Мозг прирученный. Что делает нас людьми?

Гуд Брюс

Маленькие дети не могут с легкостью сформировать мысленную картину мира с точки зрения другого человека. В классической демонстрации таких ложных представлений участвуют две куклы, Салли и Энн. Разыгрывается сценка: у Салли есть стеклянный шарик, который она, прежде чем попрощаться с Энн и уйти из дома, кладет в игрушечный комод. Пока ее нет, Энн перекладывает шарик из комода в кухонный шкафчик под раковиной. Ребенка спрашивают, где Салли будет искать шарик, когда вернется домой. Взрослые с легкостью понимают, что Салли будет искать шарик в комоде, там, куда сама положила. В конце концов, она не знает, что Энн переложила шарик, и она ведь не экстрасенс! Но трехлетний ребенок опять проваливает тест и говорит, что Салли будет искать шарик в кухонном шкафчике.

Почему маленькие дети с таким трудом осознают, что другие люди могут ошибаться? В конце концов, даже младенцы, наблюдая за действиями взрослых, понимают,

что те ведут себя целенаправленно. Одно из возможных объяснений — то, что маленькие дети не понимают пока, что другие тоже обладают сознанием, в котором могут жить ложные представления. Другое — то, что в этих тестах люди должны давать ответы, противоречащие точно известной им истине. Они должны активно игнорировать истинное положение вещей. Если изменить условия эксперимента и не требовать от ребенка активной реакции, картина будет другая. В одном исследовании, посвященном зрительному поведению малышей, выяснилось, что они смотрят дольше, если Салли, у которой, по идее, должны быть ложные представления, идет в правильное место, как будто знает, что шарик за время ее отсутствия переместился. Экстрасенсорные способности Салли порождают у малыша конфликт ожиданий — и удивление.

Понимание того, что у окружающих могут быть ложные представления, судя по всему, присуще исключительно человеку; нет никаких убедительных доказательств того, что другие животные могут овладеть этим аспектом теории сознания. Как уже отмечалось, они способны встать на позицию другого (именно так животные учатся обманывать или обращать внимание на потенциальных конкурентов); однако они не в состоянии уверенно проходить тесты, где требуется понимание того, что другой придерживается ложных представлений. В невербальных версиях теста, аналогичного истории с Салли и Энн, высшие приматы теряются, если речь идет о поиске пищи в одном из двух мест; но они, как и человеческие дети, демонстрируют некоторую нерешительность (смотрят дольше или по несколько раз переводят взгляд туда-сюда), если объект был тайно переложен из одного места в другое. Все описанное вместе свидетельствует о том, что и у высших приматов, и у маленьких детей имеется некоторое рудиментарное представление о ментализации. Однако только у человека это представление развивается в полномасштабную теорию сознания, которую мы наблюдаем в среднем уже к четырем годам.

Разобраться в том, что знают и чего не знают другие, не всегда так просто, как в тесте с Салли и Энн. Представьте себе более сложные сюжеты с большим числом действующих лиц и событий. Когда кто-то говорит: «Я знаю, что она знает, что он знает», — речь идет о неоднократном применении теории сознания. Слежение за тем, кому что известно, вполне может усложняться с добавлением каждого нового уровня сюжета. В любом случае приходится быть внимательным, поскольку стоит пропустить ключевой шаг или забыть, кто что сделал, и результат будет неверным.

Прибавьте к этому проблему со знанием. Если мы знаем, что нечто истинно, нам труднее не обращать внимания на содержание собственного сознания и приписывать другим ложные представления. Приходится активно подавлять свое знание, чтобы корректно определить состояние сознания другого человека. Как мы увидим позже, в главе 4, решение не делать чего-то требует активного действия, что может вызывать затруднения у маленьких детей и совершенно не дается большинству животных. Так что даже взрослые, проходя тест Салли и Энн, тратят больше времени на приписывание другим ложных представлений. Кроме того, они намного медленнее решают задачи с ложными представлениями в случае, когда одновременно им приходится выполнять второе задание, цель которого — занять собственное сознание испытуемого. Вообще тщательный анализ того, что думают другие, требует очень серьезных усилий. К тому же неясно, используют ли взрослые теорию сознания в ходе большинства обычных социальных контактов. Думаете ли вы, открывая кому-то дверь, каковы могут быть намерения пришедшего, — или просто бездумно выполняете привычное действие? Сам факт того, что мы способны считывать сознание других людей, еще не означает, что мы всегда это делаем.

Нью-йоркский психолог Лоуренс Хиршфелд утверждает, что, хотя ментализация при помощи теории сознания позволяет в принципе предсказывать и интерпретировать поведение человека, существует и лучшая стратегия, более точная и эффективная. Она состоит в том, чтобы строить определенные предположения о ситуации. Во многих ситуациях взаимодействия с другими людьми мы вовсе не пытаемся понять, что у них на уме. К примеру, мы совершенно машинально придерживаем дверь перед гостем; то же самое происходит и во многих других случаях. Дело в том, что, с одной стороны, человек не так уж хорошо определяет истинное душевное состояние окружающих, а с другой —

гораздо лучше ориентируется в том, какое поведение нормально в тех или иных обстоятельствах. Можно сказать, что мы научаемся интерпретировать мотивации людей при помощи теории общества — представления о том, что люди обычно делают в какой-то конкретной ситуации. Это представление обычно основано на знаниях о различных членах группы в смысле категорий, к которым они относятся (к примеру, по возрасту и полу).

Мы оперируем стереотипами и потому считаем, что люди будут вести себя определенным образом, который можно предсказать на основании прошлого опыта. Возможно, именно такова главная стратегия рассуждений о состоянии сознания других людей (та стратегия, к которой человек прибегает «по умолчанию»). Иными словами, ментализация начинается тогда, когда окружающие делают что-то, что кажется нам необычным («Черт побери, о чем они думали?»). Именно тогда, в попытке рационально объяснить действия другого человека, включаются наши рассуждения на тему ложных представлений. Идея о том, что дети учатся распознавать подобные отклонения от нормальности, подтверждается исследованиями, из которых явствует, что они с большей вероятностью ищут объяснений, если встречаются с непостоянством в поведении другого человека. Кроме того, их больше интересуют нелогичные результаты и противоречия — подобно детективам, которые пытаются разгадать загадочное поведение подозреваемого. Судя по всему, они пытаются понять социальный мир вокруг себя, разгадывая людей как предсказуемых субъектов. Детям нужно понять, что типично для конкретных людей — в противовес тому, что типично для большинства.

Как мы принимаем решения

Ясно, что младенцы — не просто маленькие взрослые, но кто же они на самом деле? Младенец — не чистый лист: при рождении его мозг уже подготовлен к познанию мира. Он обладает инстинктом познания. Развитие сознания через обучение, должно быть, представляет собой взаимодействие мозга с окружающей средой, управляемое механизмами, которые появились в процессе эволюции и призваны помочь человеку разобраться, как устроен мир. Но какая часть всего этого заранее встроена в нас эволюцией, а какая приобретается с опытом?

Человек, как высокоразвитое животное, проводит анализ мира на нескольких сложных уровнях. У нас есть чистые ощущения, поступающие к нам от органов чувств; их необходимо организовать в осмысленные формы, отражающие информацию о мире и его структуру. Возникла бы полная и абсолютная путаница, если бы у нас не было кое-каких правил касательно того, как осмысливать чувства. В мозгу идут процессы восприятия, в ходе которых распознаются и формируются закономерности и паттерны. Однако воспринятая информация полезна только в том случае, если ее можно заложить на хранение и использовать при необходимости в будущем. Это уже познавательная деятельность, или мыслительный процесс. Мы можем думать о том, что узнали, и применять полученные знания при планировании дальнейших действий в некой ситуации.

Для маленьких детей значительную часть мира составляет окружающее их общество — ведь они очень зависимы от других и не выживут без посторонней помощи. Примерно так же, как мы приспособлены к пониманию некоторых черт физической реальности, мы приспособлены, судя по всему, и к усвоению информации об окружающих нас людях. Рудиментарные социальные системы необходимо настроить или включить посредством опыта — и тогда мы начинаем понимать людей.

Некоторые животные тоже способны прочитывать поведение сородичей, но только в том случае, когда это в их интересах или может принести им пользу. Большинство животных эгоистичны и мало заботятся о других. Напротив, в течение первого года жизни социальные взаимодействия человеческого младенца с взрослыми очень богаты и многочисленны, но не очевидно, что младенец в этот период полностью понимает: взрослый тоже обладает собственным сознанием. Без языка мы, возможно, никогда не сможем узнать точно, что дитя думает об окружающих. Может быть, малыши, как сурикаты, автоматически отслеживают, куда направлено внимание взрослого. Однако по мере роста дети начинают все больше взаимодействовать с окружающим миром и чаще искать внимания других людей. В год ребенок, может быть, еще не владеет языком, но уже общается с окружающими и считывает невербальные сигналы. Он может жестикулировать, визжать, презрительно фыркать, строить рожицы, протестовать, бросать игрушки, указывать на интересные предметы, выказывать страх или радость и, разумеется, плакать. Он не только способен показать взрослому, что думает, — или по крайней мере дать тому знать, доволен он или недоволен, — но и начинает понимать, что у взрослых тоже есть свои мысли. Если мы способны понимать мысли других людей, мы можем предсказывать их действия в будущем. Это громадное преимущество, когда нужно разобраться в тех, кто нас окружает.