Мозг прирученный. Что делает нас людьми?

Гуд Брюс

Сниженный уровень кортизола у матерей в состоянии хронического стресса никого не удивил; этого следовало ожидать. Неожиданным было другое: состояние их детей в утробе. Через год после теракта у младенцев, рожденных матерями с ПТСР, тоже наблюдался ненормальный уровень кортизола в сравнении с отпрысками других матерей, не видевших трагедии и не страдавших после этого данным расстройством. Пострадавшие матери передали что-то своим детям. Как сказала об этом Йегуда, детям жертв ПТСР достались «шрамы без ран».

Из опыта хорошо известно, что события раннего детства могут вызвать самые серьезные последствия на более поздних этапах жизни. Существует целая категория веществ, известных как тератогены (буквально «делатели уродов»); если мать во время беременности подвергнется их действию, у плода могут возникнуть врожденные дефекты. Различные лекарственные вещества (как запрещенные,

так и разрешенные) и токсины, связанные с загрязнением окружающей среды (к примеру, радиация или ртуть), могут повредить еще не родившемуся ребенку. При этом некоторые болезни, возникающие в результате воздействия тератогенов, проявляются не сразу, а через несколько десятков лет. Мой собственный тесть умер от мезотелиомы — редкой формы рака легких, вызванной, вероятно, воздействием асбеста, имевшим место, когда ребенком он жил в Южной Африке. Токсины, проникающие в наше тело, могут воздействовать на функции клеток, но при этом никак себя не проявлять. За жизнь наши клетки успевают смениться много раз, но каждое новое их поколение может нести в себе генетическую бомбу с часовым механизмом, которая ждет лишь подходящих условий, чтобы убить нас. Физические вещества вроде асбеста из окружающей среды — очевидные кандидаты на роль ядовитых агентов, но что вы скажете о воздействии психологических токсинов? Как может реакция нашего сознания на нефизические события (скажем, на случившуюся на наших глазах трагедию) вызвать долгосрочные последствия? Как мог стресс матери после теракта 11 сентября передаться следующему поколению? Что именно могла женщина передать ребенку, которого она носила?

Джерри Каган, специалист по психологии развития из Гарварда, считает, что примерно каждый восьмой младенец рождается с темпераментом, который делает его очень раздражительным, а причиной тому — сверхреактивность его лимбической системы в ответ на раздражение. Такие дети легко пугаются и излишне бурно реагируют на внезапный шум. В состав лимбической системы, мобилизующей тело на действия, входит мозжечковая миндалина. Она запускает производство целого каскада гормонов и нейротрансмиттеров, задача которых — подготовить тело к реакции на угрозу. Реактивность лимбической системы — наследуемая черта; это значит, что она может быть передана ребенку с генами, которые он получает от родителей. В результате получаются нервные, всегда напряженные дети, которых пугает неопределенность и незнакомые ситуации. В зависимости от того, как ребенок в четырехмесячном возрасте реагирует на резкий звук, можно даже предсказать, какой характер у него будет много лет спустя. Реактивность — это как бы предрасположенность, которая делает некоторых из нас нервными и дергаными; другие же рождаются более спокойными и невозмутимыми. Так может быть, дети матерей, страдавших после 11 сентября ПТСР, родились нервными по генетическим причинам?

Йегуда считает, что нет. Она выяснила, что уровень кортизола был снижен только у тех матерей, которые на момент трагедии были на третьем триместре беременности, так что причина не может заключаться только в генах. Судя по всему, существует критический период, когда подверженность матери стрессу изменяет характер развития ребенка. Чтобы начать разбираться в том, как вообще может так быть, что материнский отпечаток ограничен некоторым окном уязвимости, нам необходимо взглянуть на примеры трудного детства и на то, как детство определяет нашу реакцию на стресс во взрослом состоянии.

Ребенок войны

Вторая мировая война разрушила мирную жизнь тысяч семей. В Европе множество детей лишились родителей и воспитывались в результате в различных учреждениях. Конечно, в целом о них заботились, тем не менее многие из них выросли социально ущербными и делинквентными подростками. Пытаясь объяснить этот факт, британский психиатр Джон Боулби выдвинул гипотезу о том, что эти дети в критической фазе развития упустили то, что он назвал привязанностью. Боулби считал, что привязанность — эволюционная адаптивная стратегия формирования надежной подпитывающей связи между матерью и ее младенцем. Этот ранний опыт не только защищает беспомощное дитя, но и обеспечивает необходимый фундамент для механизмов психологической адаптации, которые в будущем станут справляться с проблемами. Без этой надежной привязанности в самом начале жизни ребенок вырастет психологически ущербным.

Боулби вдохновила орнитологическая работа Конрада Лоренца, который показал, что у многих видов птиц между матерью и птенцами формируются тесные и прочные узы. Эта привязанность начинается с импринтинга, при котором маленькие птенцы обращают особое внимание на первый движущийся объект, который они видят в жизни, и неотступно следуют за ним. Как известно, Лоренц наглядно продемонстрировал,

что можно организовать импринтинг маленьких гусят на себя, если высидеть яйца в инкубаторе и «принять» вылупившихся птенцов. В дикой природе импринтинг принципиально важен для выживания, потому что обеспечивает постоянную близость птенцов к матери-наседке; именно поэтому импринтинг происходит на первый попавшийся движущийся объект — обычно им оказывается мать. Исследование мозга гусенка выявило, что он изначально настроен следовать за объектом, имеющим определенные формы, больше, чем за остальными, и что птенцы быстро усваивают конкретные черты своей матери и научаются отличать ее от других.

Человеческие младенцы при рождении тоже обращают особое внимание на черты лиц окружающих его людей и очень быстро запоминают лицо матери. Однако у приматов, в особенности у человека, ранняя социальная привязанность оказывается не такой жесткой, как импринтинг у птиц. Если у пернатых импринтинг должен осуществляться очень быстро, то приматы могут себе позволить потратить немного больше времени на знакомство друг с другом. Еще одно важное различие между птицами и человеческими малышами состоит в том, что ребенок не начнет бегать самостоятельно по крайней мере в течение года. Если младенцу нужна мать, ему достаточно просто заплакать, и большинство матерей тут же поспешат на зов. Младенческий крик очень тяжело слышать — это один из самых мощных раздражителей для человека (именно поэтому плачущий малыш в самолете может превратить перелет в мучение для всех остальных пассажиров). Эта «биологическая сирена» гарантирует, что младенцы и матери никогда не окажутся слишком далеко друг от друга. Примерно с шестимесячного возраста малыши выказывают сильное беспокойство при физической разлуке с матерью; это состояние характеризуется слезами и стрессом, о чем свидетельствует рост уровня кортизола и у младенца, и у матери. Позже, когда они вновь соединяются, этот уровень возвращается к норме.

Со временем и мать, и дитя научаются терпимее относиться к моментам расставания, но мать тем не менее остается надежным причалом, от которого карапуз может безопасно исследовать окружающий мир. Представьте себе надежно привязанных (по Боулби) карапузов в виде игроков в бейсбол или крикет: они чувствуют себя в безопасности, когда касаются базы или находятся позади своей площадки, но испытывают все более сильную тревогу по мере того, как отходят от них дальше и дальше. Без надежной ранней привязанности, утверждал Боулби, дети никогда не научатся исследовать новые ситуации и вырабатывать соответствующие стратегии решения проблем. Они также не смогут стать в полной мере одомашненными; именно поэтому, считал он, дети, лишившиеся во время войны попечения своих родителей, выросли делинквентными подростками.

Потерянные дети

Вдохновившись работой Боулби на тему социальной привязанности и позднейших психологических нарушений, Гарри Харлоу в США решил проверить альтернативное объяснение долгосрочных последствий трудного детства. Может быть, за детьми в сиротских заведениях просто плохо смотрели или недостаточно кормили их. Если обеспечить их пищей и теплом, все будет в порядке. Чтобы проверить это предположение, он провел печально знаменитую серию исследований, в ходе которых выращивал макак-резусов в изоляции в течение разных промежутков времени. Обезьяньих малышей хорошо кормили и содержали в теплых безопасных условиях, но в одиночестве. Такая социальная изоляция имела глубочайшие последствия для их развития. Обезьяны, у которых в младенчестве не было никаких социальных контактов, во взрослом возрасте демонстрировали различные варианты ненормального поведения. Они непроизвольно раскачивались вперед и назад, кусали себя, а когда их наконец знакомили с другими обезьянами, всячески избегали общения с ними. Когда самки из этой группы достигли половой зрелости, они подверглись искусственному оплодотворению и стали мамами, но это не помогло: они игнорировали, отвергали, а иногда даже убивали своих малышей.

Харлоу выяснил, что главное здесь даже не количество времени, которое животные провели в одиночестве, а возраст, в котором это происходило. Те, кто родился в изоляции, подвергались серьезной опасности, если проводили больше шести первых месяцев без общества матери. В отличие от них обезьяны, которые подверглись изоляции лишь после полугода нормального материнского воспитания, не переходили к ненормальному поведению. Это указывало на то, что первые шесть месяцев жизни обезьяны представляют собой особенно чувствительный период. Боулби первоначально считал, что главной причиной привязанности было обеспечить удовлетворение биологических потребностей в пище, безопасности и тепле, но Харлоу доказал, что Боулби был прав лишь отчасти: помимо всего прочего, обезьяны с самого начала нуждались в социальном взаимодействии.