Можайский — 4: Чулицкий и другие
Шрифт:
Вадим Арнольдович достал из кармана памятную книжку и, сверяясь с какими-то записями в ней на одних страницах, что-то вычеркивал карандашом — или отчеркивал? — на других.
Любимов и Монтинин о чем-то жарко, но вполголоса спорили: их спор не нарушал тишину и был поэтому особенно зловещим, походя на злую пантомиму.
Даже Иван Пантелеймонович — даже он! — стоял, переминаясь с ноги на ногу, и явно не знал, что можно ввернуть по обстоятельству: свойственная ему ироничность куда-то испарилась.
Наконец, я, как и Вадим Арнольдович, погрузился в записи, лихорадочно сверяя старые с новыми и
Что же до Михаила Фроловича, то он — единственный, как видно, из нас, кто имел уже вполне твердый взгляд на случившееся — просто пил, причем из двух стаканов попеременно: один он наполнил водкой, а другой — сомнительного вида жидкостью, являвшейся — не более и не менее — смесью лекарственных капель и грамм двухсот все той же водки.
Затея Михаила Фроловича вовсе не была безопасной, и он, прекрасно это понимая, каждый раз перед тем как сделать очередной глоток раствора, подозрительно принюхивался и морщился.
— Зачем вы это пьете? — наконец, не выдержал я.
— А что поделать? — ответил он, рукой со стаканом поглаживая область сердца. — Устал я очень. Сил уже нет никаких.
— Не боитесь отравиться?
— Боюсь.
Я покачал головой и вновь погрузился в записи.
Михаил Фролович допил, поставил стаканы на буфет и выдохнул:
— Окончание истории уже никому не интересно?
— Напротив, — остановился подле Чулицкого Можайский, — только тебя и ждем. Правда, я уже знаю, что будет дальше.
Брови Михаила Фроловича выгнулись:
— Вот как? И что же?
— Ты должен рассказать нам о том аппарате, который Кузьма припрятал в подвале.
— Черт побери!
— Простая логика.
— Да не в том смысле «черт побери», — отмахнулся Чулицкий от самодовольного замечания Можайского. — Мы все забыли о массовостиявлений!
— Черт побери!
— Вот именно: если все преступления строились по одному шаблону, то и во всех остальных случаях были призраки. Но случаев-то — десятки! Получается… это же черт знает что получается! Одних только аппаратов должно быть море разливанное! Ведь у Кузьмы его никто не забрал, а значит, он не был единственным!
— Выходит так!
— Но это же уму непостижимо!
Гесс:
— Более чем постижимо.
Чулицкий и Можайский, а за ними и все мы удивленно посмотрели на Вадима Арнольдовича. Вадим Арнольдович помахал своей памятной книжкой, над которой только что усердно трудился:
— Вот здесь объяснение.
Чулицкий:
— Да не томите же, молодой человек!
Вадим Арнольдович раскрыл книжку на одной из заполненных страниц и, сверившись с ней, пояснил:
— Молжанинов и его фабрика.
Инихов поперхнулся сигарным дымом:
— Еще и это!
— С Молжаниновым все намного сложнее, но об этом я в свою очередь расскажу. Однако не подлежит сомнению то, что партия проекторов нового типа была выпущена именно на его фабрике.
— Он сам признался?
— Косвенно.
— Как это?
— Ему пришлось объяснить, почему сгорела его фабрика. Об этом я тоже расскажу в свою очередь. Так вот: хотя речь о номенклатуре выпускавшейся фабрикой продукции и не шла, Молжанинову пришлось рассказать, что часть ее была предназначена для совместных с Кальбергом
29
29 Почему не поздно, см. ниже — в части «Гесс и другие».
— Обязательно уточним. Но, полагаю, вы правы.
Чулицкий тоже согласно кивнул. Кивнул и Можайский. Кажется, этот вопрос решили считать вполне проясненным.
— Так что там с Кузьмой? — спросил я.
Чулицкий сразу вернулся к рассказу:
— Я понимал, что расспрашивать Некрасова о жизни его дядя в последние полгода — затея бессмысленная, и потому от расспросов воздержался. Мне только пришлось уточнить кое-какие детали относительно внешности этого человека: больше для себя и больше из любопытства — совпадут ли они с описанием того таинственного незнакомца, который делал отправления в «Эрмитаж» и внешность которого подробно описал Иван Васильевич Матвеев, заведующий почтовым отделением. Они совпали. Впрочем, этого я ожидал и ничуть не удивился. «Ну, что же, — предложил я тогда Некрасову, — если вы чувствуете себя в силах выйти из квартиры, пойдемте — взглянем на те чудеса техники, при помощи которых вам показывали призрака!»
В сопровождении обоих надзирателей мы вышли из квартиры, спустились во двор и подошли к спуску в подвал. Замок по-прежнему висел на створках, а припушивший его снежок — с неба слегка посыпало — ясно свидетельствовал о том, что с ухода Кузьмы к нему никто не прикасался.
— Ломайте, — приказал я.
Один из надзирателей, недолго думая, с корнем вывернул петли, сделав замок бессмысленным к ним приложением. Я распахнул створки.
— Посветите.
Надзиратель посветил.
В свете фонарика ящики, оказавшиеся не далее окончания спуска, выглядели большими, тяжелыми и неприятно липкими: просмоленные бока отдавали влагой, но это, я понимал, было всего лишь иллюзией.
«Прикажете доставать?» — без всякого энтузиазма спросил надзиратель.
— Конечно, — ответил я, сторонясь и давая место у створок.
«Эх, мама!» — пробурчал надзиратель и, велев своему подчиненному оставаться на подхвате, ногами вниз устремился по спуску.
Уперевшись в ящики и перестав скользить, он слез на пол и осмотрелся. Очевидно, ничто не привлекло его внимания, потому что он, выключив фонарь и сунув его в карман, схватился за первый из ящиков.
«Тяжелый!» — крикнул он. — «Ну, приготовились!»
Подталкиваемый снизу, ящик пополз вверх по спуску.
«Держу!» — младший ухватил его, не давая снова заскользить вниз.
Минуту спустя первый ящик был извлечен. Наступила очередь второго, и с ним расправились так же быстро.
— Снимите крышки.
Крышки были сняты. Нашим глазам предстало нечто странное. Точнее, в одном из предметов мы сразу же узнали некое подобие волшебного фонаря, только куда более сложное и громоздкое, с необычным объективом, почему-то отливавшим мертвенной синевой…