Можайский — 4: Чулицкий и другие
Шрифт:
«Девка — в работном доме». — Кузьма назвал адрес, я записал. — «Ребенок — в приюте Общества попечения о бесприютных детях…»
Я с удивлением посмотрел на Кузьму и уточнил:
— На Петровской стороне?
«Да, там».
— Хм…
Вы понимаете, господа, что завираться уж так-то Кузьма бы явно не стал. Пришлось поверить ему, пусть даже в памятной книжке я и сделал для себя соответствующую пометку.
«Как Илья Борисович обо всем этом прознал, — между тем, говорил Кузьма, —
— Ладно. — Я сдался, решив не усердствовать в подозрениях. — А для чего вы такую сложную схему с кабаком придумали?
Кузьма понял, что я имел в виду «Эрмитаж», телеграмму, денежные переводы, невольное участие во всем этом цирке содержателя «Эрмитажа» Никитина:
«Это не мы придумали…»
— А кто?
«Я настоял».
— Ты? Зачем?
«Не хотел я, чтобы Илья Борисович постоянно возле дома околачивался: не ровен час, заметил бы кто».
— Разумно. Но телеграмма?
«А это чтобы меня в соучастии не обвинили: одно дело — по невесть чьему поручению за небольшую награду бутылки со снедью жильцу носить, и совсем другое — сговор с укрывающимся преступником».
— Но зачем же тогда ты сам рассказал о нем?
«Выбора не было. Да и надоело мне это всё! Что ж я — совсем оскотинился что ли!»
Я посмотрел на Кузьму с известным сомнением: на мой взгляд, только законченная скотина могла — собственного благополучия ради — согласиться на участие в предложенных ей мерзостях. Но вслух я этого не сказал.
Кузьма, однако, мое сомнение заметил и попытался оправдаться:
«Нам, ваше высокородие, маленьким людям, во всем приходится сложнее, нежели вам — чистой публике. И выбор у нас невелик: подчиниться или сломаться. Хочешь — жалуйся. Хочешь — молись. Хочешь — бунтуй. А всё одно: будет так, а не иначе. Не подчинишься — сломают. Сломают же — используют вообще без снисхождения, и гнить тебе после этого до скончания дней под забором, как псу шелудивому!»
Спорить я не хотел, да и незачем было: мнение свое я менять не собирался. Поэтому, оборвав Кузьму в его причитаниях, я потребовал вернуться к началу и просто, без отступлений, рассказать обо всем, как было.
Кузьма подчинился.
«Значит, пришел ко мне Илья Борисович, сам условия выдвинул, но и на мои согласился, и начали мы «работать». Точнее, «работал»-то я, Илья же Борисович финансировал деятельность. Первым делом он где-то раздобыл тот аппарат, который вы уже видели…»
— Где?
«Не знаю. Он не говорил, а я не спрашивал».
— Продолжай.
«Научил меня обращаться с ним: много времени это не заняло. Дал инструкцию,
— Как — всё? — воскликнул я.
«А, ну да…» — Кузьма почесал затылок. — «Вас же еще подробности интересуют!»
— Говори!
«В первую же ночь поднялись мы к квартире…»
— По черной лестнице?
«Нет: по парадной. Нам парадная дверь нужна была».
— Зачем?
«Илья Борисович повозился немного с замком, сделав так, чтобы снаружи он открывался, а изнутри — нет».
Я понял, почему ключ, выданный мне Кузьмой, заедал. Но неясно было другое:
— А если бы Некрасов захотел выйти?
«Он бы не смог».
— Но ведь тогда еще вменяемым был!
«Ну и что?»
— Да как же вы собирались удержать его, если бы он не оказался таким впечатлительным, и представление с призраком провалилось бы?
Взгляд Кузьмы забегал.
— Говори! — рявкнул я, соображая, что первое мое впечатление о Кузьме было правильным: скотина и негодяй; и что все его оправдания — отговорки. — Говори, если не хочешь пожизненно на каторгу отправиться!
«Мы, ваше высокородие, убить его собирались». — Побледнев, признался Кузьма, но тут же добавил: «Но не подумайте чего! Это только в том случае, если бы он, Борис Семенович, и вправду невнушаемым оказался!»
— Ах, вот как!
«Да. Мы бы его силком напоили и…»
— Ну!
«Из окна бы… того…»
— А если бы он не разбился?
«Да как же — не разбился?»
— А вот так, — я безжалостно загонял Кузьму в угол. — Руки-ноги переломал бы, а помереть — не помер бы?
«Ну…»
— Ну?
Тогда Кузьма вскочил с табурета и замахал руками:
«Чего вы от меня хотите?» — закричал он. — «В чем еще я должен сознаться? Какой еще грех взять на себя?»
— Скажи, — не обращая внимания на его истерику, спросил я Кузьму, — если бы Некрасов не разбился, кто из вас — ты или Илья Борисович — должен был дополнительно шарахнуть его головой о булыжник?
Кузьма разом перестал кричать и размахивать руками. Бледность на его лице приняла зеленоватый оттенок.
«Не знаю», — прошептал он и снова сел на табурет.
Какое-то время я молчал, не зная, имелся ли вообще хоть какой-то смысл продолжать эту беседу. Все, что мне нужно было узнать, я, по большому счету, уже выяснил. А всякого рода детали мне уже казались неважными. В конце концов, все их, с мельчайшими подробностями, Кузьме еще предстояло выложить на официальном допросе, где все они и были бы должным образом задокументированы и приобщены к материалам следствия: до суда и неминуемого приговора. Стоило ли время терять?