Может собственных платонов... Юность Ломоносова
Шрифт:
Раскрытая «Арифметика» лежала на перевернутой вверх дном кадке. Михайло сидел подле на толстом обрубке дерева.
Сарай, в котором Михайло читал «Арифметику», находился «на отставе», то есть отдельно от дома, в стороне.
Кто-то сзади кашлянул.
От неожиданности Михайло быстро обернулся и поспешно встал. Перед ним стояла мачеха. Погрузившись в чтение, он не заметил, как она вошла.
Ирина
— А ты не пугайся, Михайло, не пугайся. Вот кадку свою чуть было не свалил. Не на воровстве, чай, застигнут. Дело благое: света-учености ищешь. Не пугайся…
— Да уж как не испугаться… Шутка ли?..
Темный огонь так и полыхнул в недобрых глазах Ирины Семеновны. Однако она сдержалась.
Мачеха села. Михайло стоял.
— Сядь!
Он сел. Оба молчали. В сарай вошел петух и привел кур.
Увидев людей, он зло поскреб когтями о деревянный пол и далеко отбросил когтями воображаемую землю. Затем он поцелился одним глазом — для верности — поочередно на Михайлу и мачеху, нахально заворчал и вдруг, далеко выбросив голову, так пронзительно кукарекнул, что куры даже присели. Став на одну ногу, петух поднял хвост торчком и застыл как каменный. Немного попев, куры прикрыли глаза и присели на мягкие грудки.
Ирина Семеновна кивком показала на раскрытую «Арифметику».
— Даже в сарае ты предаешься, вникаешь. Приворот в науке есть, сила великая. Зашла я к тебе опять — тебя нет. И сундук не заперт. Открыла— книг в нем и нету. Ай жалость. Давно уж хотела в руках их подержать. Думала, может, пойму, чем они берут.
— А тут ты, матушка, как случилась? Ведь сарай-то этот от нас верста без малого. Гулять, видно, шла, ну и зашла? Проведать?
— Проведать. Отец в море, ты — один.
— И как ты сразу нашла? Ведь никому не сказывал.
— Свет не без добрых людей. Сказали, что ты к Петюшке, своему другу сердешному, в их сарай повадился. То у него в светелке сидишь, то вот где и в другом месте. Вон и сараем не побрезговал.
— Да. Вольготно тут. В стороне. Никто не мешает. И книги свои теперь у Петюшки храню. Понимаешь, матушка, кто-то заходил к нашему кузнецу да просил сделать ключ — как раз такой, как у замка, что дома у меня на сундучке. Кто бы это мог быть? А?
Игра сразу кончилась. Хмельной дурман ударил Ирине Семеновне в голову. Когда она шла сюда, то еще не совсем понимала, что, собственно, будет делать. Но теперь она решилась.
Мачеха поднялась в рост, мгновенно выпрямилась. Яркий красный платок сорвался с головы на плечи, открыл лицо этой еще не старой, высокой, красивой и сильной женщины.
— А-а-а! Ты что же, не пугаешься? Больно смел? Бесстрашный?
Она яростно двинулась вперед, отбрасывая в стороны душивший ее платок.
— А я тебе говорю: при тебе возьму! Понял?
Глаза у Михайлы сделались узкими. Он бешено заскрипел зубами и преградил мачехе дорогу.
На яростном лице Ирины Семеновны изобразилось презрение, и она рукой отстранила пасынка.
Михайло схватил мачеху за запястье.
Ирина Семеновна отдернула руку, отступила назад.
— Ты, ты!.. Что? На мать руку поднял?
Она задыхалась.
— А-а-а! Вон что!.. Да пусть тебе и роду…
Но проклятие не успело сорваться с мачехиных уст.
Из угла сарая уже давно смотрел на ярко-красный платок стоялый холмогорский бык. Когда же Ирина Семеновна двинулась вперед и ее платок пламенем взвился вверх, бык бешено уперся рогами в дверь хлева, задвижка не выдержала, сорвалась, дверь распахнулась — и бык выскочил.
В то же мгновение еще новая беда приключилась.
Открывшаяся наотмашь дверь ударила изо всей силы петуха прямо по хвосту. Сумасшедший петух гаркнул, от испуга полетел под потолок, ударился о доску, ударившись, он еще больше обезумел, еще раз по-сумасшедшему гаркнул и полетел к выходу. Куры издали оглушительный вопль, разом снялись с места и взвились за петухом.
Михайло невольно повернулся — и все увидел. Бык шел прямо на мачеху, нагнув могучую шею.
Ирина Семеновна ничего не видела, бык шел на нее со спины. И поняла она все только тогда, когда Михайло, успевший схватить обрубок дерева, служивший ему сиденьем, нанес быку удар по рогам. В это мгновение она обернулась, следя за Михайлой глазами. Если бы он не успел ударить быка, тот попал бы мачехе прямо в живот. Быстро набросив на глаза опешившему быку лежавший рядом армяк, Михайло налег изо всех сил плечом быку на лопатку, стараясь сдвинуть его с места и втолкнуть в стойло. Бык бешено замотал головой, стремясь освободиться от накинутого на голову армяка.
— Уходи, уходи, матушка!.. — закричал Михайло.
Ирина Семеновна стояла белая, как стена, но с места не двигалась.
— Уходи!..
Мачеха не двигалась.
Тогда Михайло так налег на быка, что тот подался. Когда Михайло закричал на него, бык взвыл зло и тоскливо и задом попятился в стойло. Схватив веревку, Михайло стал завязывать захлопнутую им дверь. Мачеха стояла, не двигаясь. На бочке лежала раскрытая книга. Михайло был в стороне.
Ирина Семеновна посмотрела на книгу, потом перевела глаза на Михайлу. Книги она не тронула. Вдруг ее посеревшие губы искривились:
— Изрядно, Михайло, изрядно. Ты за один раз спас и душу свою — от проклятия, и плоть свою — от погубления. На роду, видать, у тебя удача.
Мачеха кивком указала на книгу:
— Твое, Михайло, твое. Заслужил. Высотою духа христианского. Боле не притронусь.
Она повернулась и не торопясь вышла из сарая.
Михайло отдышался и подошел к двери. Он долго смотрел вслед мачехе.
Ирина Семеновна шла неспешно, не оглядываясь. Вот она скрылась за стоявшим у края деревни сараем.
«Через гордость свою переступить не смогла, а ведь через многое переступить может», — думал Михайло. И напророчил.
Глава 8. ЧТО ЗАДУМАЛИ УЧИТЕЛЯ МИХАЙЛЫ
Иван Афанасьевич Шубный отправился к Сабельникову.
— Семену Никитичу…
Сабельников стоял около хлева и обтесывал топором тесину. Работал он усердно, по лицу струился пот, повязанные узкой тряпицей длинные волосы взмокли и липли ко лбу и щекам, под обсевшей спину мокрой рубашкой ходили лопатки.