Можно и нельзя (сборник)
Шрифт:
Иван Францевич разрезал специальными ножницами и разодрал руками тяжелые оковы. Татьяна наступила на ногу, и в ее глазах вспыхнула паника. Она наступила на острую боль.
Сделали контрольный снимок. Татьяна ждала. Францевич вышел и сказал, что все в порядке, но снимок должен высохнуть. Современная аппаратура снимает, проявляет и сушит одновременно. Но их больница не располагает такой техникой. Нужно подождать, пока пленка высохнет.
У Татьяны что-то царапнуло внутри. Почему он не отдает ей снимок… Однако выражать недоверие вслух – это все равно что уличить в воровстве или мошенничестве. Она полезла в сумку и протянула ему
Они стояли и беседовали на светские темы. Не как врач и больная, а как врач и актриса. Как мужчина и женщина. Францевич поделился, что хочет построить дачу. Татьяна заметила, что на врачебные гонорары дачи не выстроишь. Францевич намекнул на папашу из Мюнхена. Он с ними не жил, но материально поддерживал. Оплачивал свое отсутствие.
Татьяна не кокетничала, но видела, что Францевич хочет ей нравиться. Мужчины тоже хотят нравиться, как и женщины.
Раздался телефонный звонок, и хриплый, прокуренный женский голос назвал свое имя: Люся. И предложил принять участие в кинофестивале, который состоится в курортном городе.
– В каком качестве? – удивилась Татьяна.
– В качестве Татьяны Соколовой.
Голос незнакомой Люси показался теплым, красивым, с оттенком богемности.
– Я сломала ногу, – доверчиво сообщила Татьяна.
– Вы в гипсе?
– Нет. Гипс сняли.
– А что вам мешает?
– У меня болит нога.
– Вот там и полечите. Это же море. Солнце. Виноград.
Боже мой… Где-то есть море, солнце и виноград. И фестиваль.
– А когда? – спросила Татьяна.
– Через два месяца. Сентябрь. Бархатный сезон.
Вот теперь можно сидеть и ждать, ходить и ждать, жить и ждать. Потому что впереди есть сентябрь. Бархатный сезон.
Первый раз Татьяна увидела ЕГО на открытии.
Собираясь на открытие, замотала лодыжку эластичным бинтом и, чтобы скрыть потраву, надела выходные черные шелковые брюки и шелковый пиджак цвета горчицы.
Выражение затравленности сошло с лица, но не до конца. Оно смывалось только улыбкой. Но тоже не до конца.
Волосы лежали так, как надо. Перед отъездом Татьяна посетила самую дорогую парикмахерскую. Среди зеркал, белой мебели, искусственных деревьев и цветущей юности молоденьких парикмахерш она чувствовала себя как куча хлама. Ей вымыли голову, замотали полотенцем, и из глубины зеркала глянула старая медведица, которая почему-то захотела сделать прическу.
Но вот прическа сделана. Волосы летят и ложатся. Волосы – что надо. И костюм – что надо. Дорогая существенная женщина.
– Познакомься, это молодой режиссер из Акмолы. Алеша Горчаков.
«Что такое Акмола? Город? Штат? Это у нас или в Америке?»
Позже выяснилось, что это провинция в провинции. Так что Алеша Горчаков провинциален в квадрате.
Он поворачивает голову очень медленным и плавным движением. Светлые волосы зачесаны назад и забраны в хвостик.
Красивый, но скорее странный. Светлые волосы, светлое лицо, от него идет какое-то лунное свечение. И особый взгляд – всасывающий, вбирающий – вот отсюда, наверное, и странность. От взгляда. Позже она ему скажет:
– Ты так смотришь, как будто зовешь на Гаити. Но у тебя только сын, жена-татарка и долги. И больше
– Это правда, – отзовется он. – Но не говори так. Это раздевает меня. Это очень страшно слышать.
А она будет смотреть в его лунное лицо и думать: «Не надо Гаити. Возьми меня в свою коммуналку, я буду жить в одной комнате с татаркой, не спать с тобой, водить твоего ребенка в детский сад…»
Это неправда. Она не хочет в коммуналку. Она хочет только его. Но для этого надо быть молодой. Или в крайнем случае ровесницей. На десять лет меньше, чем есть. А вот этого добиться невозможно. Можно сыграть роль сатанинской силы и божественной нежности, можно заработать все деньги мира (непонятно зачем). Но нельзя стать живой, если ты умерла. И нельзя стать молодой, если ты стара. Время движется только в одну сторону, к сожалению…
– Познакомься, это молодой режиссер из Акмолы.
Светлые волосы забраны в хвостик. Лицо – кадр из Лукино Висконти. Всасывающий взгляд. Черная пара. Бабочка.
– Татьяна Соколова. – Она протягивает руку.
– Я знаю. Ваш портрет у меня над кроватью.
Ее портреты продавались двадцать лет назад. Прическа под Брижит Бардо. Мода двадцатилетней давности.
Он склоняется, целует руку. Нет, кажется, не целует. Просто смотрит. Забыла…
Тогда она отошла. Ее отвлекли. Вокруг так много людей, так много знакомых, много вина, оживления, ожидания счастья.
Татьяна не видела многих по десять, двадцать лет. Страна развалилась, и все разбежались по углам. Но живут как-то. А вот как?
Татьяна переходила от одной группы к другой.
Ее поколение постарело. Как все изменилось! Боже… Неужели это он? Или она? Но после первого шока, который надо скрыть, наступает быстрое привыкание. И уже после тридцати секунд возвращается прежний облик, и уже не видишь разницы. Вернее, так: видишь, но прощаешь.
К Татьяне подходит режиссер, с которым когда-то работала. Он был всегда холостой и всегда голодный.
– Ну, как ты? – спросила Татьяна.
– Торты развожу.
– Как это? – удивляется Татьяна.
– Очень просто. Купил прицеп. И развожу. А что тебя удивляет?
Раньше он снимал кино. Теперь его кино никому не нужно. Оно осталось в прежнем времени, а если честно, то и там не осталось. Снимать кино было его времяпрепровождением. Образом жизни. Он утром вставал и шел снимать кино. А теперь встает и едет за тортами. Потом развозит их по адресам. А почему нет?
Справа от Татьяны с бокалом шампанского – молодая актриса. На ней женский смокинг. Белая полотняная рубаха. Черное и белое. Косметика такова, что создается впечатление полного ее отсутствия. Чистое лицо. Молодое монашеское лицо с чистым помыслом в глазах. Вот так: с чистым помыслом и бокалом шампанского. Красиво.
– Как вы живете? – спрашивает Татьяна. Нейтрально. Обтекаемо. Не захочет – не ответит.
– Работаю в поликлинике. Я же врач. Физиотерапевт.
Она имеет медицинское образование и четыре приза за лучшую женскую роль. Приходит человек в поликлинику, входит в кабинет, а его обслуживает кинозвезда. Интересно.
Грохочет музыка. Люди пляшут, как умеют. Татьяна обожает смотреть на танцующих. Для нее это шоу. Пластика говорит о человеке очень многое. Из какой он подгруппы: собака, или кошка, или парнокопытное. Кто его предок: славянин, татарин или еврей. Как он умеет любить: грубо или изысканно. Все это проступает через танец.