Можно и нельзя
Шрифт:
Японцы молчали, закрыв глаза. Орали европейцы. Но, как выяснилось, напрасно орали. Командир корабля резко снизил высоту, опустил машину в другой воздушный коридор, вырвался из объятий «Оскара». И благополучно сел. И вытер пот. И возможно, хлебнул коньяку.
Ему аплодировали японцы, и американцы, и африканцы. Белые, желтые и черные. А он в своей кабине слушал аплодисменты и не мог подняться на ватные ноги.
«Оскар» кружил над городом, сдирал с домов крыши и выдергивал из земли деревья.
Самолет
Наконец меня втолкнули в здание. Всё – позади. Я засмеялась, но на глаза навернулись слезы. Все-таки не очень приятно, когда тебя кидают, как мяч.
Подошел спасатель и спросил меня:
– Вам плохо? Вы очень бледная.
– Нет, мне хорошо, – ответила я.
Мы пошли получать багаж. Анастези сняла с ленты свою объемистую сумку на колесах. Мы ждали мой чемодан, но он не появился.
Мы стояли и ждали. Уже три раза прокрутилась пустая лента. Моего чемодана не было и в помине.
– Стой здесь, – приказала Настя и отправилась выяснять.
Она вернулась через полчаса и сказала, что в связи с ураганом произошли поломки в компьютерах и мой чемодан, по всей вероятности, отправился в Канаду.
– А что же делать? – испугалась я.
В чемодане лежали мои лучшие вещи. Практически все, что у меня было, находилось в чемодане.
– Скажи спасибо, что пропал только чемодан, – посоветовала Настя.
– Спасибо, – сказала я.
Мы куда-то пошли и стали заполнять какие-то формуляры, давали описание чемодана, цвет и форму. Француженка, которая нами занималась, была похожа на лошадь с длинным трудовым лицом.
Меня по-прежнему подташнивало. Видимо, организм не отошел от потрясения. Я забыла, а организм помнил.
И все-таки можно сказать, что все плохое позади. Впереди – четыре дня в Париже, выступление по телевизору, встречи с журналистами. Анестези должна меня «раскрутить», сделать рекламу. Впереди – Нотр-Дам, Эйфелева башня, луковый суп и прогулки по Галери Лафайет.
Я знала Францию по французским фильмам, песням Ива Монтана и Шарля Азнавура, по перламутровому облику Катрин Денев. Теперь мне предстояло совместить то, что я предполагала, с тем, что было на самом деле.
– А где я буду жить? – вдруг вспомнила я.
– У Мориски.
– Это отель?
– Нет, это имя. Мориска – мой друг.
– А разве мне не полагается отель? – холодно спросила я.
– Полагается. Но издательство экономит, –
Я поняла: на эту тему надо было говорить в Москве, договариваться на берегу. А сейчас – дело сделано. Я уже в Париже. Не возвращаться же назад. На это они и рассчитывали. Теперь я буду ночевать у Мориски на диване.
– Сколько ему лет? – спросила я.
– Шестьдесят, – ответила Настя. Подумала и уточнила: – Шестьдесят три.
Зачем пожилому человеку брать в дом незнакомую женщину?
– Он твой любовник? – догадалась я.
Анестези не ответила, ее лицо было озабоченным.
– Самолет опоздал на два часа. Я боюсь, он не дождался и ушел.
Мориски нет. Гостиницы нет. Чемодана нет. Париж, называется…
Мы прошли таможенный контроль, вышли в зал ожидания.
Анестези поводила головой, как птица. Лицо ее стало напряженным от подступающих проблем. Куда меня девать? Селить в гостиницу, триста франков за сутки, или тащить к себе домой, в сердце семьи. Из подруги я превращаюсь в нагрузку.
– Вот он! – вдруг увидела Анестези. – Морис! – Она закричала так, будто ее уводили на смертную казнь. – Морис!
И побежала куда-то вправо. Морис – высокий, в длинном плаще и маленькой кепочке – встал ей навстречу. Они обнялись, и я увидела: конечно же любовники. Или бывшие любовники. Именно поэтому Морис согласился взять меня на четыре дня. Вошел в положение.
Я не рассматривала Мориса, но увидела все и сразу. Самым удачным были рост и одежда. Все остальное никуда не годилось: круглые немигающие глаза, тяжелый нос, скошенный подбородок и пустая кожа под подбородком делали его похожим на индюка. Законченный индюк.
Анестези представила нас друг другу. Я назвала свое имя, он протянул большую теплую сухую руку, совсем не индюшачью.
Настя сообщила о пропаже чемодана, я поняла это из слова «багаж». Морис сделал обеспокоенное лицо, и они с Настей пошагали по моим делам.
Он мог бы не заниматься моим чемоданом, но у него была развита обратная связь. Он умел чувствовать другого человека.
Они быстро отошли и довольно быстро вернулись.
– Сегодня не найдут, – сказала Настя. – Но к твоему отъезду отыщут.
– А в чем я буду выступать по телевизору? – спросила я.
На мое лицо легла трагическая тень. Морис увидел эту тень и спросил, в чем проблема. Я узнала слово «проблем». Настя ответила. Я узнала слово «робе», что означает «платье».
Морис торопливо заговорил, свободно помахивая в воздухе кистью типично французским жестом.
– Он сказал, что купит тебе платье у Сони Рикель. Соня Рикель – одна из лучших кутюрье Франции.
Всех моих денег не хватит на один карман такого платья. Я сказала: