Мрак
Шрифт:
— Слава! — орал Гакон ликующе. — Бей!.. Круши!..
Гонта сам пытался как-то ухватить Гакона за руку с булавой, но старый витязь двигался быстро и неожиданно, булава с такой скоростью распарывала воздух, что тот ревел как в трубе при вьюге. Стоял треск, люди вскрикивали, Гакон торжествующе хохотал, бил и крушил. Деревянные щиты превращались в обломки, бронзовые сминались, а их хозяева с криками боли откатывались в сторону, ибо этот зверь наступит — кишки вылезут.
В Гакона начали метать боевые гири, молоты. Он яростно ревел, орал, Гонта сам вздрогнул и присел, когда огромный молот, брошенный
Гонта, Медея и Ховрах попятились, их спешно закрыли двойной стеной щитов разбойники и поляницы. Тут же всех оглушил могучий рев Гакона, над стеной щитов взлетела страшная булава, пошел треск, вопли, крики боли, дикий хохот старика.
— Гакон! — орал Гонта. — Гакон, старый бес!
— Гакон!!! — завопила Медея таким пронзительным голосом, что Гонта отскочил в испуге. — Гакон, это мы!.. Свои!.. Враги на том берегу!
Гакон ломился сквозь заслон из человеческих тел как вепрь через кустарник. Поляницы падали, уползали, как и разбойники, уже появились раненые, всюду стоял крик. Гакона уговаривали, орали, в него летели уже и боевые топоры, дротики, камни, старый витязь отряхивался как пес после купания, пер напролом, бил и крушил подставленные щиты, рвал веревки, что бросали со всех сторон, и уже был в двух шагах от Гонты и Медеи, когда Ховрах приложил ладони ко рту и заорал дико:
— Гакон!.. Гакон, это я — Ховрах!
Гакон остановился, но булава попрежнему распарывала воздух во всех направлениях. Еще два щита разлетелись вдребезги, когда наконец густой голос из-под шлема прорычал:
— А ты что здесь делаешь?
— Это свои, дурень! — заорал Ховрах.
Гакон чуть замедлил размахи, теперь стало видно с какой быстротой булава распарывает воздух вокруг старого витязя:
— Опять свои?
— Снова! — заорал Ховрах. Он ткнул Гонту и Медею под ребра и те тоже заорали, завизжали, срывая голоса. Гакон в нерешительности замедлил вращение булавы, но и теперь еще окружала сверкающей стеной из металла толщиной с детскую голову.
— А где не свои? — осведомился он.
— По ту сторону, — завопил Ховрах. — Но ежели тебя видели, то уже разбегаются!
Гакон с тяжким вздохом опустил булаву. Могучая грудь тяжело вздымалась. Голос из-под шлема донесся неузнаваемый от горечи:
— Совсем ослаб... И драться не начал, а уже язык на плече.
Гонта посмотрел на его путь, заполненный разбитыми щитами, ранеными и ушибленными, сломанными копьями, смятыми шлемами. Плечи зябко передернулись:
— Слава богам, такие богатыри уже вымирают.
Ховрах бросил одобрительно:
— Молодец Гакон! Бей своих, дабы чужие боялись.
В глазах Медеи было больше восторга, чем страха. Гонта нахмурился, а Ховрах обнял Гакона за плечи и повел к шатрам. Гакон на полдороге освободился, заспорили, потом повернули к реке.
Они были у самой воды,
Он наощупь выудил из-под цветной ткани шатра палицу, выпрямился. Лицо в крупных каплях пота, обнаженная грудь блестела, а мышцы на могучих руках перекатывались, будто огромные змеи заглатывали зайцев.
Ховрах побелел:
— Ну, сейчас этот кинется...
Он с торопливой обреченностью вошел в воду, замешкался, и, обгоняя его, молодой разбойник по кличке Беляк, прыгнул вперед, поднял столбы брызг, пронесся через всю речушку как молодой олень и выбежал на чужой берег с криком:
— Что жизнь?.. Жила бы честь!
Теперь подошвы его сапог попирали землю Горного Волка, он был молод и красив, лицо стало ясным, словно засветилось изнутри, а глаза блестели нечеловечески как звезды. В левом ухе беззаботно рассыпала искорки золотая серьга с зеленым камешком.
Вторым выбежал Ховрах, дышал тяжело, мокрый как медведь после ливня, а третьим как разъяренный тур вынесся Мрак. Грянул лютым голосом:
— Дурни! Мне все одно не дожить до первого снега!
Разбойники, стыдясь замешательства, гурьбой выбежали следом, окружили Беляка. Тормошили, хлопали по плечам, а тот лишь беспечно рассмеялся:
— На миру и смерть красна!
Кто-то попробовал неуклюже утешить Мрака:
— Без тебя вся эта затея сгинула бы на корню. А Беляк... что Беляк, мы все беляки. Да и волхвы еще могли не так понять.
— Да, они все время пальцем в небо, — поддержал другой. — Правда, зато в самую середку...
Беляк вскинул к небу боевой топор:
— Вперед! Мы зачем пришли? Отомстить за слезы наших матерей. А вы, братья, позаботьтесь потом о моих... У меня отец и мать уже старые, еще две сестренки совсем малые!
Ховрах, сердясь за поломанный строй, быстро выстроил передних в отряд. И когда были шагах в десяти от деревьев, среди кустов шелестнуло. Тонко свистнула стрела. Беляк, он бежал впереди, выронил топор, ноги стали подгибаться. Попробовал что-то сказать, но слова тонули в клекоте: стрела пробила горло.
Несколько человек с оружием наголо бросились в лес, а Беляк опустился на траву, скорчился. Глаза его медленно заволокло пеленой смерти.
И в тот же миг погас последний луч закатного солнца.
Лес прочесали как гребнем, но нашли только отпечатки легких охотничьих сапог. Гонта был мрачен, Беляк только первый, потери будут еще.
— Беляк... — сказал он невесело. — Мрак, ты видел серьгу?
— Да.
— Единственный сын! Что скажу его матери? Его род прервался.
Мрак сказал с горечью:
— Не прервался. Кто-то из твоих верно сказал, что мы все беляки. Он наш брат, сын... Он весь внутри нас! Его надо только выпускать, а не душить в себе. Его род — это мы все. Род людской, если понимаешь.