Мракобес
Шрифт:
– Ну, как хочешь, – обиженно произнес Дитер. – Ты, похоже, и не рад мне вовсе?
– Не рад, – сознался Агильберт.
Дитер отставил кувшин, хищно прищурился.
– Обдумываешь, небось, как ловчее меня надуть?
– Нет, что ты. Просто прикидываю, какую сделку мог бы тебе предложить.
– Сде-елку? – Дитер задергал носом. От господина Перченого Орешка потекла новая волна невыносимой вони.
– Ну и запашок здесь, – заметил Дитер и хмыкнул.
– Я не хочу уходить с тобой, – морщась от противного запаха, сказал Агильберт.
Дитер
– Хочешь не хочешь, а семь лет прошло, Берт.
– Я мог бы обменять себя на другого.
– Не держи меня за дурачка, Бертеляйн. Кто пойдет добровольно в… словом, со мной?
– Этот человек прост, как башмак. Я обману его.
– Прост, как башмак? Простец? – Дитер облизнулся так откровенно, что к горлу капитана подступила тошнота. – Ах, веди его скорей сюда…
Ремедий Гааз был пьян и плохо соображал. Капитан вылил ему за шиворот всю воду из таза для умывания, встряхнул и потащил за собой в винный погреб.
– Чем это от тебя так воняет, Агильберт? – крикнул Шальк, когда капитан проходил мимо, но ответа не получил.
На ступеньках, ведущих в погреб, Агильберт остановился, положил тяжелую руку на плечо Ремедия.
– Помнишь, как вступал в ряды Своры Пропащих, Ремедий Гааз?
– Еще бы!.. – Ремедий икнул, пошатнулся, но капитан успел поддержать его. – Какой красивый офицер приходил в нашу деревню… У него был красный плащ и белые перья на берете… Я поехал с ним в Дитенхаузен… Меня потом долго еще звали «Два Ремедия», потому что во время общего смотра казначей посчитал меня дважды, я знаю. Мне потом говорили, что жалованье за Ремедия платят мне, а за Гааза – казначею…
Агильберт терпеливо слушал. Обычно Ремедий был молчалив, но тут солдата словно прорвало, он вспоминал и вспоминал.
– Ты предан мне? – спросил Агильберт в упор. – Говори, предан?
Глаза Ремедия наполнились пьяными слезами, и он только кивнул в ответ – от чувств перехватило горло.
– Душой и телом? – настойчиво спросил Агильберт.
– Да, – выдохнул Ремедий.
– И пошел бы за меня куда угодно?
– Да.
– И в ад?
– И в ад, – прошептал Ремедий.
– Тогда идем, – решительно сказал капитан и потащил его за руку в погреб.
Там было полно дыма. Багровое пламя горело еще ярче.
– Я привел его, Дитер, – сказал Агильберт, подталкивая Ремедия вперед.
– Слышал, слышал, – донесся скрипучий голос. – Ловко, ловко… Ай, простец… Готов за своего капитана в ад, и совершенно добровольно… Иди сюда, мой мальчик…
Ремедий во все глаза глядел на человека, сидящего верхом на винной бочке, и медленно трезвел. Пьяный восторг улетучился. Коснулся рукой груди, где должен был висеть крест, и встретил пустоту.
– В карты проиграл, греховодник, – напомнил ему Дитер и мелко затрясся от хохота. – Ладно, Берт, погуляй еще семь годков. А ты, мальчик, теперь мой…
– Нет! – крикнул Ремедий. Глазами, полными ужаса,
Агильберт отмолчался.
– Мракобесу скажу! – пригрозил Ремедий, плохо соображая от страха.
– Кому? – протянул Дитер. – Мракобесу? Вашему капеллану-то? Грязному монаху, который таскается с солдатами? Ну, ну. Пусть придет, я поговорю с ним.
И расхохотался – длинные ноги по обе стороны винной бочки, острые колени грозят порвать красные чулки. По стене погреба прыгает тень – остроносый профиль, растрепанные волосы.
– Иди, зови Мракобеса!
– Я здесь, – сказал Иеронимус. Спустился на последнюю ступеньку, сел, поглядел по сторонам.
– За выпивкой пришел, святоша? – спросил Дитер и скривил губы.
– Догадался, что ты здесь, – спокойно ответил Иеронимус.
Дитер смерил монаха высокомерным взглядом.
– Ладно. Погляжу, на что ты годен.
– А на что вообще годен человек? – Иеронимус пожал плечами.
– Человек – это мешок, набитый дерьмом, – выдавил Дитер.
– И мешка с дерьмом довольно, чтобы справиться с чертом. Подойди ко мне, Ремедий.
Солдат с опаской приблизился к Иеронимусу. Остановился, свесив голову.
Дитер приподнялся на бочке.
– По какому это праву ты распоряжаешься моими рабами, Мракобес?
Монах взглянул прямо в безумные глаза дьявола.
– А кто сказал тебе, что это твои рабы? Кто ты таков, чтобы повелевать любимыми созданиями Господа?
– Господа? – яростно прошипел дьявол. – А где Он был, твой Господь, когда отряд Изенбарда попал в кровавую кашу, когда он погибал без всякой надежды на спасение? Разве услышал твой Господь, как Берт в отчаянии взывает к Нему, молит о чуде?
– Бог творит чудеса не для всех.
– Торгаш твой Бог. Этот для Него недостаточно свят, тот – не вполне беззащитен…
– Большинство людей могут спастись сами. Большинство людей в состоянии творить чудеса, не прибегая к помощи сверхъестественных сил, – сказал Иеронимус, и Ремедий вдруг почувствовал: монах очень хорошо знает, о чем говорит.
Дитер глотнул из кувшина.
– А вот я творю чудеса для всех, не чинясь и не торгуясь, – заявил он. – Это я спас Берта под Хагенвейде, когда полег цвет Своры Пропащих. Я – и никто иной. – Он горделиво подбоченился.
– Ты просто мелкая дрянь, – равнодушно сказал Иеронимус и зевнул.
– Докажи! Докажи! – вскипел Дитер.
– Устал я сегодня, – сказал Иеронимус, потягиваясь. – А ну-ка, дьявол, сними с меня сапоги…
Ремедий приоткрыл рот…
…И вот Дитер начинает корчиться и ерзать, вот он сползает с бочки. Кувшин падает из руки дьявола на утоптанный земляной пол, из горлышка льется, льется, бесконечно льется красное вино…
Подходит к Иеронимусу, подбирается, как к ловушке со сладкой приманкой на дне, кружит и высматривает, за что бы уцепиться, и шипит от бессилия.