Мраморный меч

Коновалова Анастасия

На место смятению пришла паника. Сидя в углу небольшой, детской комнаты она думала и была недовольна получившимися выводами. Ей тоже могут что-то подсыпать в еду или напиток, из-за чего она уснет и не будет сопротивляться. Семье Трии могут заплатить за нее хорошие деньги, которые им были нужны. Конечно, если бы они знали, что в пропаже Кайи была повинна она, то сразу же бы выгнали или отдали бесплатно. Этого Тера боялась больше всего.

Но не врал ли сын старосты о своем влиянии? И стоила ли ночь унижения защиты от торговцев? Нет, не стоило, ведь если все пройдет удачно, она останется тут и про этот поступок могут узнать все вокруг. Этого не хотелось. С другой стороны,

что она могла сделать против сильных мужчин?

Ни в этой, ни в прошлой жизни. Ничего. Тера была слаба и пуглива.

Стоило ли это того? Тера пока не знала, но в рабство не хотела. Даже если ей врали, даже если там ее ждало другое, лучшее будущее, она останется в Яме. Потому что ничего не знала о мире и не понимала, боялась и не хотела новых проблем. Хотела спокойствия, которое дарило маленькое поселение с домиками, стоящими в отдалении друг от друга, нелюбопытными жителями и драконами, ревущими в ночи.

Спокойствие в обмен на короткий миг боли и унижения.

Наверное, она совершала ошибку, когда, не посоветовавшись, пошла в дом к старосте и посмотрела на самодовольно улыбающегося парня. Скорее всего так и было, потому что дверь опять плотно закрылась, а платье уже лежало в ногах мешком. Внутри что-то надломилось, когда чужие ладони прикоснулись к ней, когда мяли грудь, сжимали бедра и брали, почти на сухую. Когда ей в ухо коротко постанывали от наслаждения, а она не чувствовала ничего, кроме боли и пустоты. Сын старосты трогал, тискал, тер, словно изучал ее. Свое же тело Тера знала наизусть: бледная кожа, чуть выступающие ребра, тонкий шрам по грудью, которую он мял слишком сильно, на бедре, с его отпечатками потных пальцев, росчерк на запястье и длинный шрам от ключиц до паха.

Еще один подарок Освальда Пикфорда.

Его последний подарок.

7

Илзе затравленно смотрел на маленький кусок хлеба, на мякиш, который Господин крутил в пальцах. Скатывал его в ровный шарик и крутил, поворачивал руку так, чтобы он и другие дети видели. Пускали вязкие слюни и тихо подвывали от боли в пустом желудке, от сухости во рту из-за недостатка влаги. Илзе до них не опускался, но смотрел и кривился от легкого аромата свежего, мягкого хлеба.

Он не ел два дня. Ему давали колодезную, немного грязную воду и сухари, которые иногда подворовывали другие дети.

Господин воров и предателей ненавидел, поэтому если узнавал про это, на утро отрубал кисти всем попавшимся. У Илзе кисти все еще были на месте. Лишь спина горела после хлесткого кнута, однако к этой боли он уже привык и терпел. Слушался Господина и не перечил его словам, исправно исполнял приказы. Смотрел преданно и в дни промаха вымаливал прощение на коленях, ощущая холодный металл вокруг шеи, слышал, как гремела тяжелая цепь за спиной и ощущал противный привкус на губах.

Его прощали. Всегда прощали, но наказывали.

Желудок скрутило от боли, сил оторвать взгляд от круглого мякиша не находилось. Есть очень хотелось, а Господин играл с ними.

Неожиданно Господин встал с глубокого кресла с позолоченными ножками и выбросил мякиш с коркой на пыльный пол. Несколько цепей, от тонких горлышек исхудавших детей до голых стен с массивными кольцами, загремели, забили по выступающим позвонкам. Илзе видел, как несколько таких же рабов, как он сам, рванули вперед за испачканной едой. Он же остался неподвижен, за что его погладили по голове, как собачонку. Однако этот жесть ему нравился, потому что так Господин выделил его.

– Куарон, все готово?

Мужчина, стоящий до этого в углу небольшого

зала, молча вышел вперед и кивнул. Илзе видел его редко и каждый раз удивлялся тому, что в отличии от Господина, тот никогда не переодевался. Всегда брил голову и отращивал кривую бороду, носил длинные туники из алого шелка, широкий пояс, расшитый золотыми нитями и черные брюки, под которыми прятались массивные ботинки с острыми носами. От этих ботинок всегда оставались сначала алые, потом фиолетовые и желтые синяки. Мальчишки и девчонки после встреч с ним не вставали с матрасов сутки, всегда кривились от боли и тихо плакали ночью. Илзе не знал, что с ними происходило за массивными дверями с лепнинами, да и не хотел этого знать.

У него были другие проблемы.

– Замечательно.

Господин погладил его по острой скуле, впалым щекам и хлестко ударил. Ушел, оставив после себя страх, пульсирующую боль и корку хлеба с мякишем, до которой ни одни из них не мог доползти. Цепи были слишком короткими.

Илзе тоже затравленно смотрел на еду, ежился от липкого холода камеры, в которой они жили несколько лет. Пять мальчиков и три девочки от семи до пятнадцати лет, которые иногда сменяли друг друга, потому что одни пропадали, а их место занимали другие. Единственный, кто всегда занимал матрас рядом с маленьким окном, из которого шел свежий ветер, был именно Илзе. Он же и был одним из тех, кто жил в подвале старого дворца почти шесть лет. С десяти своих лет, когда родная мать продала его в рабство за три бутылки алкоголя. Сейчас ему шестнадцать, кажется, и он раб своего Господина.

Первого правителя Вермелло, небольшого портового государства.

Илзе ненавидел Господина, но всегда смотрел с восхищением, подставлял волосы и беззащитную шею под его касания, беспрекословно подчинялся, благодаря чему его любили. Ему позволяли небольшую вольность и ругали реже, чем остальных, хотя и на его спине заживали раны от кнута с золотым шариком на конце. Господин любил его, поэтому часто водил в купальни, отдавал своим старые вещи и брал на приемы, где представлял, как одного из лучших своих рабов. Илзе всегда знал, где его место, не поднимал голову и не ел, пока не разрешали, улыбался своему Господину, который отдавал его тем, кому он был должен или своим друзьям. Отдавал на потеху публике, мужчинам и женщинам, смотрел на то, как он отдавался или брал, иногда позволял уединиться. Сам не брезговал, хотя от него Илзе нежности никогда не ждал и часто после этого сидел на каменном полу с компрессом из трав. Иногда его и еще несколько ребят брали на оргии, где он прятался в ворохе подушек, когда остальные уже пили вино не из-за вкуса или легкого опьянения, а потому что не могли не пить. Тогда уже не важно было, кто перед тобой, важны лишь эмоции и удовольствие.

Ненавидел своего Господина за стертые колени, избиение и издевательства, что его жизнь принадлежала правителю. Однако он был благодарен и любил Господина за то, что тот его не выбрасывал, не ломал, как остальных, а оставлял таким, пусть и играл порой жестоко.

После ухода Господина в подвале остался охранник с секирой на талии и Эрен, самый старший их них. Самопровозглашенный главный. Тоже симпатичный, миловидный парень, который не менялся со временем, не обрастал волосами и щетиной, имел такой же приятный голос, который с годами стал глубже и покладистый характер. У него единственного не было цепи, но горло сдавливал железный ошейник. Здесь они были самые старые и настолько разные, насколько могли. И сейчас Эрен стоял над одним их новеньких и смотрел сурово, тряс рукой, потому что ладонь от пощечины наверняка болела.