Мсье Гурджиев
Шрифт:
И, несмотря на многочисленные беседы с Л.Н., меня ни разу не посетила мысль приобщиться к Учению так называемого «Мэтра Гурджиева».
Как бы там ни было, в июне-июле 1952 года кровохарканье у Л.Н. прекратилось, но чувствовалось, что поправиться у него шансов мало, так он ослабел. Я не врач, но замечал на его коже признаки плохой свертываемости крови. То там, то здесь по всему телу, особенно на руках и ногах, вдруг появлялись и тут же исчезали розовые пятнышки. Его еще как-то лечили, пичкали лекарствами. Он превратился в скелет, перестал есть. Однако, пребывал в ясном сознании и у него еще доставало сил отвечать на письма «друзьям» (изредка они его навещали), читать, размышлять… да еще со мной
Поскольку терять было уже нечего, мы с друзьями Л.Н. попробовали давать ему лекарство, еще не признанное медициной. Нам вроде бы удалось на пару месяцев приостановить развитие болезни, по крайней мере, внешние ее проявления общее состояние оставалось плохим.
Но развязка, разумеется, наступила. Смерть подкралась аки тать в нощи. И была столь неожиданной, что изумила даже обитателей санатория, которые, казалось бы, всего нагляделись. За пару дней до 15 августа 1952 года я ушел от Л.Н. часов в во-семь четверть девятого. Мы спокойно побеседовали, его состояние было не хуже, чем обычно, ничто не предвещало катастрофы. Казалось, мы прощаемся до завтра, а не навек. Ровно в половине одиннадцатого у дежурной медсестры чуть звякнул звоночек. В комнате 207 она застала Л.Н. сидящим на кровати, с немного склоненной набок головой. Из уха текла струйка крови. Пульса не было. Через пять минут срочно вызванному врачу осталось только констатировать смерть от мгновенного кровоизлияния в мозг.
О смерти Л.Н. я узнал на следующее утро. Вообще-то в санатории принято скрывать от больных подобные происшествия, но как их скроешь? Через три дня мы, всего несколько человек, проводили нашего товарища на небольшое кладбище, предназначенное местными властями специально для туберкулезников, коим там предстояло залечь уже навек. Присутствовали невестка и сестра Л.Н. К большому сожалению, похороны были гражданскими, но тут уж ничего не поделаешь.
Поскольку я был единственным постоянным собеседником Л.Н., вскоре меня посетил один из его сотоварищей. ' Очень был озабочен, а в первую очередь тем, чтобы получить записи Л.Н. Помочь, увы, я ничем не мог, поскольку администрация тут же опечатывает все оставшиеся от умерших бумаги и возвращает родственникам.
Еще через несколько дней меня навестила одна девушка и немного порассказала, бедняжка, о жизни Л.Н. до и после его приобщения к Учению. Выходило, что мой друг стал жертвой настоящего колдовства, причем глубоко циничного.
Здесь стоило бы и закончить, но все же полагаю, что предоставленное мне обвинительное слово следует заключить конкретными выводами.
Надо подчеркнуть, что эти строки написаны не из литературного тщеславия, желания «напечататься». С выходом в свет сборника свидетельств Луи Повеля и других «обвинителей» Гурджиева я продолжаю недоумевать, к какому именно выводу авторы хотели нас подвести. Кто-то может меня упрекнуть, что я сужу об Учении как бы «извне». Но если я решился поделиться столь интимными воспоминаниями, зна-чит, на то были очень веские причины.
С одной стороны, я утверждаю, что Учение погубило Л.Н. физически: человеку с залеченным туберкулезом не следовало так изнурять себя упражнениями.
Что же до душевной пользы, то «духовный наставник», сулящий будущим ученикам исключительное «духовное могущество», которого можно достигнуть, лишь избегая любой экзотерической «практики», неважно, религиозной или иной, а также метафизики и теологии, по-моему, просто жулик. Тем более опасный, что его наставления могут быть по-своему и увлекательны и убедительны.
Соблазнительность же Учения возрастает оттого, что оно объявляет оккультизм и всю иную теософию чем-то смехотворным, давным-давно устаревшим.
Закончить хочу добрым словом об этом парне, которого
Рене Дазевилль
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Напоминаю о визите двух обезумевших американок. Краткое вступление к новым «Несчастиям Софи».
В ПРЕДИСЛОВИИ я уже писал, что как-то ко мне зашли крайне встревоженные американки. Эти две девушки Патриция Магуайр и Франсес Рудольф начали заниматься в «группе» вскоре после кончины Гурджиева. Группу возглавляла мадам Зальцман и какие-то еще наставники, теперь взявшие на себя заботы о престиже и процве-тании предприятия. Я упоминал также, что эти девушки порвали с Учением и тут же покинули Францию.
Записи, которые вы сейчас прочтете, Франсес Рудольф начала еще на корабле, а заканчивала в домике на океанском побережье. Это наивная и беспощадная хроника жизни «группы». Не берусь судить, насколько повинно Учение в болезнях Франсес Рудольф и Патриции Магуайр. Думаю, что подруги, одинокие в чужой стране, варившиеся в Париже в собственном соку, предались Учению с излишней страстью и тут же стали жертвами своей одержимости. Но ведь никто не попытался их сдержать, наоборот, страсть и одержимость приветствовались. Вот что печально.
В своей хронике (она написана на американском диалекте, я старался перевести ее поточнее) Франсес Рудольф уделяет мало внимания теоретическим вопросам и не слишком подробно описывает упражнения. Это взгляд не монаха или крупного мистика, а скорее, сельского кюре или обычной прихожанки. Но с подобной точки зрения гурд-жиевская церковь описана достоверно. В этих новых «Несчастиях Софи» детская рука приоткрывает подлинные врата ада. Лично я считаю эту маленькую хронику чуть ли не шедевром. Впрочем, возможно, я что-то домысливаю за автора, обогащаю записки собственными знаниями об Учении.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Хроника Франсес Рудольф. Вельзевул в балтиморском парке. Девушка счастлива. Маленькая подружка, верившая в дьявола. Мой колледж как подтверждение Успенскому. Притча о маге и баранах. Новый способ стать христианином. Знакомство с г-жой Блан. Королева на атласной постели. Начало занятий. Зал Плейель. Я стала дервишем. Как и почему меня унижали. Две жестокие марионетки.
ВЕСЕННИЙ день 1950 года. Балтимор, штат Мэриленд, парк Маунт-Вернон-Плейс напротив консерватории Пи-боди.
Сижу на зеленой лавочке рядом с Пат Магуайр и греюсь на солнце. Пат читает вслух вроде безобидную книгу: «Совершенно беспристрастная критика Человеческого Существования, или Сказки, рассказанные Вельзевулом своему внуку, в трех частях». Первая из книжной серии под названием «Всё и вся». Пат читала, а мне вскоре стало смертельно скучно, и я перестала слушать. Автор этого фантастического произведения, когда-то произвел очень сильное впечатление на Пат ей посчастливилось с ним познакомиться в Нью-Йорке в 1949 году, незадолго перед его смертью. «Такой крупной личности я больше не видела ни разу, утверждала она. Описать его почти невозможно. Это существо совсем иной природы, чем остальные. Даже не скажешь, симпатичный он или нет, веселый или грустный. Он просто бесподобен. Само совершенство. Рядом с ним я чувствовала себя в точности, как и Успенский «вырвавшейся на волю»: казалось, что разом упали все преграды. Он влил в меня огромную энергию, я почувствовала большую внутреннюю силу. Готова была подчиниться любому его приказу, потому что поняла: вот «мой настоящий наставник».