Мсье Гурджиев
Шрифт:
ВООБЩЕ-ТО инстинкт самосохранения мне нечто подсказывал, но я не могла разобрать, что именно. Не прислушалась я и к предупреждению Гурджиева: «Кроме естественных, верных путей, возможны пути искусственные, способные привести только к временному улучшению, а бывают и вовсе ложные, которые могут полностью изменить личность, но не в лучшую сторону. Следуя им, человек тоже пытается подобрать ключ к четвертой комнате; бывает, это ему и удается, только что он там обнаружит? К примеру, что комната уже отперта, но коварной рукой смерти. В общем, в обоих этих случаях, как правило, она оказывается пустой». Согласно Гурджиеву, я была «одержима манией», суть которой в бесплодной попытке понять единственный смысл бытования на земле всех живых существ. И таким образом осознать цель человеческого существования. Я страстно желала обрести то, что Гурджиев назвал «богоподобием». Одержимая бесом, могла ли я прислушаться к внутреннему голосу, советовавшему мне оставаться всего лишь творением?
ПЕРВОЕ собрание было не таким, как я его себе представляла. Мне кажется, что прошло оно вообще молча. По крайней мере, ничего в голове не осталось. Да и сейчас, добросовестно роясь в памяти, я не могу припомнить, что говорила г-жа Блан на этом собрании. Да и на последующих. Все, что я запомнила,
Впрочем, припоминаю пару небольших «происшествий». Как-то я призналась, что верю в спасительность молитвы. Что и произвело отвратительное впечатление на г-жу Блан. Другое приключилось в мае, на одном из еженедельных занятий. Г-жа Блан сказалась больной, поэтому мы собрались в ее спальне. Впервые я попала в ее святая святых. Больной она безусловно не выглядела, я же получила возможность спокойно разглядеть обитель своего духовного наставника, учителя. Спальня была просторнее, чем гостиная, и совсем в ином стиле. Стены бледно-лимонного цвета. Легкомысленной расцветки кровать помещалась в самом центре, напротив двери, ведущей в комнату, из окна которой видны крыши и верхушки деревьев. Я была просто очарована спальней, ведь в спальни к богатым я никогда доступа не имела. Подобное увидела впервые. Но гвоздем программы, разумеется, являлась сама г-жа Блан, возлежащая на своей огромной постели. Мизансцена была тщательно продумана. Мой стул, обитый кретоном, стоял слева от кровати. С этого места открывался прекрасный обзор. Первое, что меня поразило, обилие атласа. Видимо, к этой ткани г-жа Блан питала особое пристрастие. Массивные кресла, обитые розовым атласом. Покрывало на кровати из белого атласа в зеленый цветочек. На г-же Блан кофточка из голубого атласа, опирается она на подушки из какого-то сверкающего атласа. Во-вторых, меня поразили дверные ручки. Все три из настоящего фарфора, расписанные потрясающими цветами и какими-то позолоченными спиралями. Обычные ручки, разумеется, необходимо было заменить на такие вот, красивые, фарфоровые. Множество фотографий Гурджиева, несколько детских фотографий, в том числе дочери г-жи Блан. На маленьком столике груда книг, бумаг, рукописей. Над кроватью висела иконка с изображением Христа. Я никак не могла оторваться от искусной вышивки на покрывале. Г-жа Блан чувствовала себя королевой, восседающей на троне. (По сей день, размышляю, что за королева: «королева Пчела» или «королева Кобра»?) Обращаясь ко мне (о чем говорилось не помню), она вдруг прервала себя произнесенной с невероятным отвращением фразой: «Ну как вы сидите? Неужели так трудно посидеть хоть пять минут неподвижно!» После чего потеряла ко мне интерес и нашла другого собеседника. Казалось, она и вовсе обо мне забыла. Я же старалась сидеть как следует: ступни плотно прижаты к полу, ладони на коленях, при этом пыталась усидеть неподвижно. И не то чтобы я с собой боролась. Скорей, это была безнадежная борьба с г-жой Блан. Сколько она продолжалась? Даже не знаю. Когда у меня поплыло перед глазами, г-жа Блан, обернувшись ко мне, бросила с иронической усмешкой: «Ну, достаточно». В тот же миг я упала со стула. Спину невероятно ломило. Чтобы не выдать боли, я крепко стиснула зубы. «Чувствуете, что вы были не такой, как обычно, сказала она. Вы делали усилие». (Ходовое выражение в группе, при том, что не разъяснялось, зачем непременно делать усилие. Как я поняла, усилие нужно для того, чтобы быть, быть, чтобы совершать. Но кем и зачем быть, что и зачем совершать этого мне так и не поведали.) И все же слова г-жи Блан возымели некоторое действие. Моя ответная вспышка потребовала от меня некоторого усилия, что уже неплохо. Но что дает усилие, я понять не могла. Моя маленькая победа казалась бессмысленной и ненужной.
«Ну и что за толк, если у меня будет болеть спина?» проворчала я.
Г-жа Блан, весьма позабавленная своим небольшим «экспериментом», промолвила с загадочной улыбкой: «И боль в спине не бессмысленна».
Я как бы раздвоилась, понимая, что она одновременно и права, и не права. В общем-то, я чувствовала ее неправоту, но не могла опровергнуть. Ненавидела и себя за свою выходку, и г-жу Блан. Она что-то шепнула затаившемуся во мне демону: он и вознегодовал. Я чувствовала, что ввязалась в бой помимо собственной воли. Победа мне все равно ничего бы не принесла, а расплачиваться за нее пришлось бы дорого.
Больше никаких примечательных происшествий за время «обучения» у г-жи Блан не случалось.
Странно, но не смогу теперь описать «упражнения для развития ощущений», а ведь над этим я работала весь июнь, да и все то лето. Преподавала, разумеется, г-жа Блан. Начались эти упражнения вскоре после случая «сиди неподвижно». (Поверьте, подобный непонятный провал в памяти произошел не оттого, что я рассеянна и забывчива. Предположение я уже высказывала. Особенно это чувствовалось, когда я делала «упражнения для развития ощущений» (УРО). Собственно, работа состояла из движений и УРО. Во время УРО приходилось, в частности, сосредоточивать внимание на каком-то отдельном участке своего тела, к примеру «ощущаем» правую руку или левую. Было много подготовительных упражнений, например, когда кто-то приходил, следовало отметить, что в дом пришли. Подобных упражнений было бесчисленное множество. И все с одной целью достигнуть должной сосредоточенности, лишь тогда УРО принесет пользу. Результаты были действительно немалые по крайней мере, для меня УРО стали наилучшим средством самогипноза. Совершенно ничего не зная о науке, которую Гурджиев называл «мехкенесс», не вчитавшись в то, что он говорил (а ведь говорил он очень подробно), заниматься УРО было непростительной глупостью. Занималась я почти еженедельно с мая по сентябрь 1951 года и с января 1952 по январь 1953 года. А прекратила упражнения, только когда поняла, что просто могу умереть.
Одновременно с изучением ощущений мы приступили к движениям. Еженедельные занятия проходили в зале Плейель. Там мы, человек двадцать пять, плюс-минус восемь, усаживались в ряд в определенных позах: скрестив ноги правая на левом бедре, распрямив плечи, вытянув шею, глядя прямо перед собой, руки на коленях, и так сидели не шелохнувшись. У каждого было свое определенное место. Продолжалось это от десяти до пятнадцати минут, мы изучали свои ощущения, чтобы потом приступить к движениям. (Наилучший способ достигнуть необходимого для движений состояния сознания.) Познание ощущений заключалось в полном расслаблении сначала правой руки, потом правой ноги, затем
Чтобы освоить основы движения, требовалось не меньше года. Руководила занятиями г-жа Блан. Тщетно пытаясь подражать остальным, я спотыкалась, как беспомощный утенок. Поза со скрещенными ногами была для меня почти невыносима. От упражнений все мои мышцы ныли, молили о пощаде. Силясь усидеть неподвижно, я обливалась потом, лицо искажалось гримасой, глаза наполнялись слезами. Мои безнадежные потуги выполнить движения выглядели смешными. Помню, что серия наиболее быстрых упражнений оказалась для меня самой трудной. Каждое движение имело название и номер. Например, «необходимое в первую очередь», «необходимое во вторую очередь», «счет», «молитва», «номер 2», «номер 4», «номер 22» и т. д. И каждое сопровождалось особой музыкой. Иногда мы считали вслух или произносили слова в определенном ритме. Когда я впервые узнала, какие именно слова мы обязаны были твердить, выполняя упражнения, я внутренне восстала. Как можно что-то произносить, не понимая для чего? Нечто в таком роде: я хочу работать, подчиняться, преодолевать, мучиться, становиться.
«Кем, зачем?» — недоумевала я. Для меня это было все равно, что молиться, не понимая слов. Причем неизвестно кому, может быть, злому духу. Я просто не способна была произнести ни слова. Я пыталась выполнять упражнения, но до конца июня все части тела двигались вразнобой, и только какая-нибудь одна правильно ступня, например, кисть руки или голова. И работала я молча. Когда я высказала Пат свои сомнения относительно непонятных слов, она взглянула на меня с презрением: мол, только дура может мучиться оттого, что не способна что-либо понять. Разве машина способна понять все на свете? Сначала надо перестать быть машиной. Вот тогда все и поймешь. Но это ли не вера? А я читала, что четвертый путь ее не требует. В ту пору я была новичком, работала чуть больше месяца. Позже, на следующий год, моя совесть затихла, и я уже не пыталась ни в чем разобраться. Неуклюжий и беспомощный утенок, я вскоре стала прилежной ученицей, свободно выполняющей самые трудные упражнения в наисложнейшем ритме, произнося при этом цепочки цифр и слов в любом порядке. Могла ли я себе представить, что я, Франсес, для которой мир цифр был тайной за семью печатями, научусь считать: 1 2 3 4 4 3 2 1 3 4 5 6 6 5 4 3 5 6 7 8 8 7 6 5 7 8 9 10 10 9 8 7 9 10 11 12 12 11 10 9, да еще одновременно совершать движения руками, ногами и головой. Но помогал особый дух, царящий в школе движения. Как самому настоящему дервишу, мне было доступно совершать чудо считать, делая упражнения. Как, впрочем, и всем остальным, а это ведь был всего лишь детский сад.
Я могла бы, конечно, опираясь на свои записи, попытаться подробно описать эти любопытнейшие упражнения. Но словами их не передашь. Только диаграммами, фотографиями, а еще лучше на киноленте. Но и фильм, по крайней мере, такой, что отснял г-н Зубер, дает совершенно превратное представление о движениях. На экране не воссоздашь атмосферу, царящую в зале. Само помещение роли не играет, впечатляет ряд или строй сомнамбул, движущихся взад-вперед, влево-вправо, совершающих повороты. Совершенно синхронно как единое тело, единая душа, один разум. Они послушны воле учителя, погрузившего их в сон и заставившего перед ним выламываться. Любому постороннему, наблюдающему действо, его участники кажутся, мягко говоря, людьми весьма эксцентричными.
И все же сами по себе некоторые движения замечательно красивы, похожи на потрясающий танец. Особенно изящно и ловко их исполняли наставники. Кроме г-жи Блан с нами занимались еще трое, в том числе уже упомянутая мисс Суета. Двоих других назову, скажем, г-жа Сперма и мисс Орешек. Г-жа Сперма, по-моему, была лучшей. Бедняга мисс Орешек, великолепно выполнявшая упражнения, учителем была никудышным. Ей было невдомек, что если людей бесконечно обзывать идиотами и несмышлеными младенцами, какой уж тут духовный рост. Но то, что я по нелепой случайности попала в класс мисс Орешек, и помогло мне пораньше очнуться. Очень надеюсь, что ее начальство не сделает из нее козла отпущения. Ведь по несправедливому приговору мисс Суеты именно она оказалась повинна в том, что я все-таки очнулась.
НАША небольшая группа специально для англоязычных работала с г-жой Блан два месяца. В начале июля г-жа Блан уехала на летний отдых в Швейцарию. Кроме нас с Пат в группе занималось еще трое. Две американки, недавно приехавшие во Францию, нахальная девчонка моих лет с мальчишеской походкой и дама старомодного облика, лет сорока пяти. Третий тридцатилетний палестинский еврей, получивший английское подданство. От женщин я сразу решила держаться подальше: они, конечно, вполне «милы», но бесцветны. Мисс X обучалась медицине вместе с русским доктором назову его д-р Фиш, врачом нашей группы. Я так и не поняла, чем занималась старшая, но «талантов» она не обнаружила. Поначалу, чувствуя, что г-жа Блан к американкам относится по-особому, я решила, что мужчина, назову его «Брат», и мы с Пат образуем отдельную группу. Но дело оказалось не в различии уровней, а в деньгах. У двоих из группы они были, у остальных троих, на беду, не было. После окончания занятий «Брат» и мы с Пат уходили, а X и Y оставались для более углубленного обучения что-то вроде частных уроков. Так мы попали и в разные классы движения. У «Брата» и у нас с Пат занятия проходили в четверг вечером, у X и Y вечером в субботу. Два месяца понадобилось, чтобы до меня дошло, по какому принципу делится группа. И только тогда все встало на свои места.