Мстислав Великий
Шрифт:
— Ты, Мстислав, мой наследник, — говорил Владимир Мономах. — Тебе оставлю я Русь, когда придёт мой черёд на сани ложиться. Не Давиду Святославичу, не Ярославу Муромскому, брату его, не Ольговичам и не Ярославцу, тем более. Русь — наша, Мономашичей. Вам её и держать. Вам — детям вашим и внукам.
Мстислав всё кивал. Он знал, на чьих детей намекает отец. Ярополк был бездетен, у Вячеслава родился единственный сын Михалка. Кроме Мстислава дети были только у младших Мономашичей — Юрия и Андрея. Их жёны-половчанки уже подарили Юрию — троих сыновей, а Андрею — пока одного, но те были ещё младенцами, и никто не ведал, как
— Всеволода женить пора, — вспомнил старшего Мстислав. — Весть пришла — он по весне сам на емь ходил. Два городца взял и погосты, да дань на покорённых возложил. Раздвигает пределы Руси.
— Рано Всеволоду свадьбу играть, — возразил Мономах.
— Ой ли! Я моложе его был, когда у меня уже сын родился!
— Ты и сейчас не стар!
— Нет, отец. — Мстислав резко отвернулся. — Нет. Прости. Не могу.
— Год уже прошёл. Ты князь. Пора скрепиться.
— О чём ты говоришь, отец! Забыть Христину? Как ты — мать?
— Мстислав! — Мономах пристукнул кулаком по столу. — Опомнись! Гиту! Забыть! Никогда!.. Но я князь, — жёстким голосом продолжил он. — Ия должен жить. Отец мой тоже мать мою любил, а когда она умерла, на половчанке женился потому, что так было надо. Я Анастасию взял потому, что негоже князю одному быть. И ты должен вторую жену взять. У вас, Всеволодовых внуков, много врагов. Ярославец зубы из Польши точит, Всеволод Ольгович в Новгород-Северском, Давидовы сыновья в Чернигове, Ярослав Святославич в Муроме. А Червонная Русь, братья Ростиславичи с сынами своими. Все только и ждут, чтоб ослабли мы... И меньшие твои братья — Андрей с Юрием. Юрий далеко, у него большой край, туда половцы не забредут. Там своя Русь поднимается — Залесье. В свои годы я там города рубил, людей селил, мордву и вятичей укрощал. Чтоб тот край в узде держать, тоже сила нужна. Юрию только на себя потянуть — и сызнова раздерётся Русь. И он потянет — когда не станет меня. Ты должен меня сменить и железной рукой держать вместе братьев, а прочих князей — в повиновении. Пусть привыкнут и поймут, что Киев — сила и власть, что Киев — стольный град Руси. Но будет так, только ежели ты сам будешь силён, Мстислав, если переборешь свою боль... Невесту Всеволоду мы сыщем. — Мономах тяжело встал с лавки, опираясь рукой о столешницу. — А и тебе негоже бобылём ходить. Это моё отцовское слово. Понял ли?
— Понял, батюшка, — кивнул Мстислав.
Но легко сказать — трудно сделать. Со временем образ Христины потускнел, боль притупилась, но она оживала всякий раз при взгляде на дочерей. Елена отца навещала редко — жила в малом городке неподалёку от Белгорода, растила сына Юрия. Евфросинья уплыла за море, оставалась Рогнеда. Ей шёл одиннадцатый год. Ещё немного, и придётся искать жениха. Так просила Христина...
Мыслью Мстислав часто улетал в те годы, когда они были молоды и счастливы, радовались рождению детей и любили друг друга. До самого последнего дня жили душа в душу, оберегая от жизненных бурь. Это было в Новгороде, ещё до того, как Владимир Мономах стал великим князем...
Новгород. Там прошло его детство и юность, там он впервые осознал себя князем, мужем и отцом. Там сейчас сидит его сын Всеволод. Там...
И в Новгород помчались, обгоняя друг друга, гонцы.
Четыре
Помер Степан Щука, а наследовавший ему сын Саток не был таким ретивым сторонником Новгородской вольности. Больше не слышно было Анисима Лукича. Помер и Домажир Осипович. Лишь Ермил Мироныч остался верен прежним знакомцам. Силу взяли Даньслав Борисыч и новый посадник Борис, присланный взамен умершего два лета назад Константина. Пришли и новые бояре. Среди них первым был Завид Дмитрия, сын старого Дмитра, прежнего посадника. Он уже метил в новые посадники после Бориса, но даже не подозревал, какая честь выпала их дому.
Гонцы прибыли наскоро, и, выслушав их, Завид Дмитрия не вдруг поверил своим ушам — князь Мстислав Владимирич, коего пестовал и кормил отец боярина, овдовев, выказал желание взять за себя его дочь, Агашу! Новость сия вмиг облетела новгородское боярство. Собравшись вместе у посадника, бояре живо обсуждали сватовство князя.
— Эва, какая моему роду теперя честь выпала! — выпячивал живот Завид Дмитрия. — Небось князь Мстислав далеко видит, раз Агашу разглядел!
— Быть тебе новым посадником, Завид, — поддакивали ему.
— А что! Род наш старый, именитый. Отец мой посадником был, так отчего и сыну не посадничать. Авось когда стану князевым тестем, вот тогда-то и развернусь...
Доброхоты поддакивали, чуя свою выгоду, а недоброхотов никто на той беседе не спрашивал. И без того весь Новгород ходил важный — на Руси покамест мало было случаев, когда невестой становилась боярышня. Князья везли себе жён из чужих земель или брали княжеских же дочек.
После прибыли дары будущей княгине. Боярин Завид принял их от имени дочери и стал собирать Агашу в дальний путь.
Агафье Завидичне шёл девятнадцатый год. Давно бы пора искать ей жениха, да внучке посадника не пристало абы с кем венчаться. Годов с тринадцати отец перебирал боярских сынков, роясь, как в сору. И не зря ждал, не зря томил девку в духоте светёлки.
Истосковавшись по любви, Агаша на проводах мало не пела, как птичка. Только разлука с матушкой и переезд в далёкий Белгород пугали её. В остальном была весела. Легко простилась со старшим братом Иваном, получила от батюшки благословения, всплакнула только один раз — когда на крыльце её последний раз обняла мать. Утёрла рукой слёзы, наскоро перекрестилась на купола ближней церковки, выстроенной на гривны ещё её деда, запрыгнула в возок — и свадебный поезд тронулся в путь.
Впервые Агаша покидала Новгород, хотя и случалось ей в детстве гостить в отцовых усадьбах над Волховом и Мстой-рекой. При строгом дедушке жила, как цветок полевой, батюшка запер её в четырёх стенах, и девичье сердце отчаянно рвалось на волю. Высунувшись чуть не по пояс, Агашя смотрела на улицы Новгорода, забывая креститься, когда возки проезжали мимо торга и Святой Софии, мимо митрополичьих палат и городской Думы. Ехавшая с девушкой старая нянька сердито шипела на воспитанницу:
— Отворотись! Сглазят ишшо!