Мстислав
Шрифт:
– Не твоего ума дело, - оборвал Евпраксию Димитрий.
Она обиженно поджала губы.
– В хлопотах веселей время идёт, - с улыбкой сказал Мстислав.
– И на роздых нам время не дано. А ожениться я, боярыня, ещё успею. Невесту вот пригляжу.
– И уже от двери закончил: - За угощенье благодарствую.
И, поклонившись Евпраксии, вышел.
…Как был босиком, Димитрий спустился в людскую. В полутёмной клети два холопа, в портах, без рубах, валяли из овечьей шерсти тёплые сапоги. Тут же, на полу, поджав под себя ноги, примостился швец.
Боярин присел на лавку, долго наблюдал, как трудятся
Рядом, за стеной, дубовые кросна установлены [77] . Через дверь Димитрию видно, как, задрав подолы, девки гремят бёрдами [78] , руки у молодок снуют проворно, ткут холсты.
Челядь трудится молча. Даже словом не перекинутся. За слово боярин наказывает. Там, где разговоры да перебранка, руки работать перестают. Вот только песни петь Димитрий дозволяет. Под песню руки у холопа проворней становятся.
77
…дубовые кросна установлены.– Кросно - ткацкий станок.
78
Бёрдо - принадлежность ткацкого станка, род гребня.
Загляделся Димитрий и, сидя на лавке, вздремнул с подхрапом. Швец, весёлый малый, чтоб боярин не услышал, шепнул:
– Вишь, пузыри-то как пускает.
Шерстобит добавил:
– Тут сон слаще, девки рядом.
– Чать, боярыня Евпраксия не стара, - подморгнул его товарищ. Девки, глядя, как сонный боярин клюёт носом, хихикали. Один из шерстобитов, будто в дело, стукнул что было мочи скалкой по доске. Боярин вздрогнул, пробудился, метнул гневный взгляд на озорника: - Башкой бы этак. Но больше уже не дремал, покинул людскую.
Корчев на той стороне рукава, что соединяет море Русское с Сурожским, напротив Тмутаракани. В ясный погожий день корчевцы видят на высоком берегу крепостные стены и церковь, белые мазанки в рыбацком выселке. Корчевцы народ искусный, мастеровой. Одни железо варят, другие мечи куют. В Корчеве с утра допоздна звон стоит и перестук.
У посадника Аверкия Мстислав не засиделся. Вместе с Васильком обогнули поросшую редким кустарником гору, попали в мастеровую слободу. Под навесом бронзовый от загара кричник кожаными мехами нагонял в печь воздух. Мехи гудели, и деревянные угли, между которыми кричник слоями проложил руду, горели ярко. Руда плавилась, и грязное жидкое железо, шипя, капало в подставленный внизу чан с водой. Потом кричник его выберет, и попадёт оно в руки кузнецов.
Мстислав не стал задерживаться у крични. Кричнику, когда плавится руда, от печи нельзя отходить ни на шаг.
У первой, вросшей в землю кузницы Мстислав приостановился. Из открытых дверей чадило, звенело, сыпало искрами.
Кузнецы, без рубашек, чёрные от копоти, сразу и не поймёшь, который из двоих старше, какой помоложе, не заметили князя, продолжали работу. Один Из них длинными щипцами достал из огня железную полосу, положил на наковальню, а другой тут же ударил по ней раз, другой и пошёл выколачивать. Первый кузнец знай успевает вертеть железо.
На глазах Мстислава
– Никак, князь Мстислав?
– не удивляясь, признал один из них.
– Узнал. Что, видел когда?
– Довелось. Этим летом в Тмутаракани торг вёл.
– Всё ли продал?
– До едина. Нашему товару не дают залёживаться.
– Кто же мечи взял?
– Хазарские гости купили.
Мстислав задумался. Потом сказал:
– Был я у посадника вашего. Велел, чтоб вам, веек кузнецам корчевским, сказано было. Оружие иноземцам, особливо хазарам, не продавать. Чтоб возили в Тмутаракань, на княжий двор. Там тиун огнищный всё купит.
Кузнецы согласно кивнули, снова принялись за дело. Миновав кузнечную улицу пыльной дорогой, Мстислав спустился к морю. Сказал шедшему позади Васильку:
– - Слышал? Неспроста хазарские гости оружие скупают. Слух есть, каган их, Буса, воевать хочет.
По узким дощатым сходням князь и гридин взошли на ладью. Ладейщики подняли паруса, и ладья спокойно стронулась.
2
С той поры, когда Обадий в последний раз побывал в Итиле, минуло немногим больше года. Старшина хазарских гостей в Тмутаракани собирался ехать к касогам торг вести, но тайно явился к нему посланный от кагана с приказом явиться незамедлительно.
Обадий собирался недолго. День и ночь, ночь и день, налегке, без товаров, ехали они с Байбухом по степи, вброд переправляясь через тихие, заспанные речки.
На хазарских купцах длинные кафтаны, опоясанные Свёрнутыми в жгут платками, широкие штаны, вправленные в лёгкие сапоги, на головах войлочные колпаки. То и дело Обадий смахивал рукавом со лба грязный пот.
Был полдень, когда они въехали в Итиль. Нещадно палило солнце, и на улицах встречались редкие прохожие. Но чем ближе не знающий устали звонкоязыкий базар, тем становилось многолюдней.
Миновав торговую площадь, Обадий повернул в узкий переулок и въехал на мощённый булыжником двор караван-сарая, где, по обычаю, останавливались хазарские гости.
Пока Байбух привязывал под навесом коней, Обадий направился к стоявшей поодаль низкой отурлученной пристройке [79] . Здесь было темно и прохладно. Обадий осмотрелся. Нет никого. Умостившись в уголке, он прилёг передохнуть.
79
…направился к …отурлученной пристройке.– Отурлученная - обнесённая плетнём, обмазанным глиной.
Вошёл Байбух, прилёг рядом. Обадий подумал, что вот какой они с сыном путь проделали и за всю дорогу Байбух не полюбопытствовал, для чего каган велел позвать их. Да и что Обадий мог на это ответить? Верно, неспроста вспомнил о них Буса.
Начальник стражи вёл Обадия тёмными улицами. Луна ещё не взошла, и старшина хазарских гостей шёл то и дело спотыкаясь. На свалке рычали и скулили бездомные собаки. Из темноты вынырнул ночной караул. Начальник стражи шепнул что-то, и караульные направились своей дорогой.