Мстислав
Шрифт:
Небогато жили они с Баженом, кормил их рыбный промысел, но жилище Добронрава держала в порядке. Стены и потолок мелом выбелены. Посуда глиняная и деревянная на поставцах выставлена. Старый сосновый стол и скамья выдраены до блеска морской галькой. У стены лары покрыты домотканым холстом. Тут же рядом печь.
Никто не мог бросить Добронраве в упрёк: «У тебя нечисто». И даже самые придирчивые старухи, судившие всех своей мерой, не могли сказать о ней ничего дурного.
В этот вечер Добронрава засиделась допоздна. Важен с товарищами
Много минуло лет, но Добронрава помнит смутно, как мать, высокая и красивая, вечерами ткала и пела им с Баженом песни. Мать умерла в ненастный год; когда мор прибрал половину выселок.
Кто-то открыл дверь, и вместе с вошедшим дождь плеснул в избу. Закачалось пламя лучины. Незнакомец в промокшем насквозь корзно поспешил закрыть дверь. Потом шагнул к свету. Теперь Добронрава узнала князя. Она растерялась. А Мстислав, повесив корзно на колок, вбитый в стену, разгладил мокрые волосы и, одёрнув рубаху, сел на скамью.
– Непогода в пути застала. Вижу, у тя огонёк светится. Дай, думаю, обсушусь.
И улыбнулся, взглянув на зардевшееся лицо рыбачки.
– Брат-то твой где?
– На лов ушёл.
– Это в непогоду-то?
– Загодя, да там и дождь, видимо, решил переждать.
– А у тя ухой пахнет.
– Мстислав вдохнул шумно.
– Сказывал же тогда, на уху приду.
Добронрава метнулась к печи, схватила с поставца Миску и ложку, налила, поставила перед князем. Сказала с поклоном:
– Отведай нашей еды.
Уха дымилась паром и обжигала. Отроду не ел Мстислав такой. Не заметил, как и опорожнил миску. Добронрава хотела ещё подлить, но он отказался:
– Оком бы всё поел, да живот не примет. Теперь повалюсь к те на уху, и не рада будешь.
– Приходи, в море рыбы не убудет.
– То верно. Но станешь ли меня принимать?
– Ты князь.
– А как не князь?
Добронрава подняла глаза, ответила смело:
– Если для забавы, нет.
– А коли скажу, будь женой князя?
– Ты сначала скажи, а потом и ответ услышишь.
– Спасибо на том.
– И уже с порога сказал: - Жди, скоро приду с тем.
В боярских горницах судачат, перемывают Мстиславовы кости. Носят из хором в хоромы:
– Слыханное ли дело, князь на рыбачке женится.
– Святополк-то, гляди, короля польского дочь держит. Ярослав со свейским королём породнился, а наш Мстислав со смердами в родство входит.
И посмеивались, похихикивали.
– Уж коли не княжью дочь, то хоть бы боярскую. Либо наши боярышни не белотелы да не пригожи?
Тысяцкий Роман, приглаживая седые усы, говорил боярину Димитрию:
– Покойный князь Володимир дал нам воеводой смерда Яна, А ныне князь Мстислав во княгини берет дочку смердову.
Но
Но при Мстиславе бояре молчали, опасаясь княжьего гнева. А Мстислав будто не замечал их недовольства, торопил со свадьбой.
Тиун огнищный совсем с ног сбился в приготовлении. День и ночь на поварне пекли и жарили, варили и солили. Свадьба-то княжья, не боярская. На свадьбе князя не только дружина, но и вся Тмутаракань до Корчева гулять будет. Вот и покрутись, чтоб всяких съестных припасов вдосталь хватило. Боярин Димитрий то и дело, княжьи клети отпирает для поварих. Вздыхает, глядючи, как уплывают продукты. Эх, прокорми такую прорву!
Свадьба пришла шумная, песенная. Княжии двор столами уставили и на них снеди полным-полно навалили. Мясо целыми окороками отварное и птица битая, на вертелах зажаренная, осётры, на духу запечённые, пироги и поросята дикие, жаренные в целом виде, яблоками умощённые…
Неделю пировала дружина на свадьбе, неделю веселился городской люд, славил князя с молодой княгиней.
Ликовали тмутараканцы:
– Теперь Мстислав наш князь, породнился с нами.
– Вестимо дело. Какую красавицу мы ему отдали.
– Добронрава по князю.
И шли на княжий двор выпить за здоровье молодых.
Боярин Димитрий по радостному случаю велел налить дворовым по корчаге мёда да обед сварить сытный. Дворня по корчаге выпила, понравилось, тайно ещё бочонок почала, всю ночь бражничала да на посаде девок пугала.
А на другой день Димитрий от такого своевольства дворни занемог. Ведунья, беззубая баба, боярина травяным настоем отпаивала да в кадке парить задумала. Да по дури плеснула кипятка на голый боярский зад.
Димитрий подхватился и в чём мать родила припустил по двору. Потом до самого полдня шустрый отрок прямо из бадейки хлюпал на боярский зад ключевую воду. Когда маленько отошло, хотел было Димитрий наказать холопам, чтоб похлестали бабку кнутами, да одумался, ещё не в последний раз кличет.
Долгой ночью Димитрий не спал, стонал, ворочался, злился на Евпраксию. А та сны видела с темна и до рассвета.
Обо всём передумал тиун огнищный, но пуще всего жаловался Богу, что не послал ему детей. И для кого богател, кому всё останется?
От молодой боярыни, как от печки, жаром пышет, да толку в том.
Димитрий сел на постели, свесив ноги. Во дворе неистово забрехали псы. Боярин насторожился. Не тать ли озорует? Псы не умолкали.
– Чтоб вам, - заворчал Димитрий и, надев короткие, по щиколотку, валенки, вышел на крыльцо. Лунно и пустынно во дворе. Зачуяв хозяина, собаки успокоились.
– Эй, воротний!
– окликнул караульного тиун огнищный.
– Почто псы всгомонились?
От ворот подошёл холоп с дубинкой: