Шрифт:
Часть первая
ВИДЕНИЕ НА ДИВЬЕЙ ГОРЕ
Меж торговых рядов грязь не просыхала и до Купалья. Ныне же она привольно разлеглась по всей площади, и Петрок как ни ловчился, перепрыгивая гиблые места, лазая по кромкам частоколов да шмыгая задворками лавок, однако ж худые свои сапожишки измарал-таки и ноги промочил изрядно. В грудь бил ветер, сырой и злой, зимний еще, заставлял сгибаться пополам. Да что с того! Солнце катилось на весну, не сегодня-завтра щука взломает на Вихре лед,
Петрок крепче прижал к груди плоский, аршинной длины сверток и перепрыгнул заплеванную конопляной шелухой лужу перед лавчонкой Миколы-ветошника. Тут полагалось по неписаному закону мстиславльской ребятни подбежать под узкое окно лавчонки и крикнуть:
— Трухи на грошик!
После чего немедля окно поднималось, и на свет божий являлась лупоглазая голова Миколы.
— Кыш, подбанщина, шпынь непотребный!
– гремел ветошник, норовя ухватить озорника костистой, давно не мытой рукой.
Однако на сей раз Микола-ветошник уже торчал в своем окне, чем принудил Петрока соступить в грязь. Ми-кола же и бровью не повел. Выставясь по плечи, он прислушивался. И в окнах других лавок торчали бородатые головы, глазели на возвышение возле мясных рядов, где толпа мещан, странников и городских нищих тесно обступила дебелого монаха. Побирушки привычно всхлипывали и вздыхали.
Петрок протолкался поближе к монаху, хотя побирушки недовольно шипели и больно поддавали локтями в спину и поясницу.
— И той ненастной нощью было благочестивому старцу Никону видение,- говорил монах.- Стоял на самой вершине святой Илия в черных ризах и округ себя молоньей, будто пастушеским кнутом, хлестал.
— Ох-хо, господи!
– шептались странники, истово крестились, боязливо поглядывая на монаха.
— То де ж святой стоял-от?
– не утерпел, спросил Петрок у косоглазой побирушки.
— На поганой горе, хлопчик, на поганой. Ох, господи, твоя воля,- отвечала старуха привычно-жалобным голосом и вертела головой по-галочьи.
Петрок опять стал слушать, однако без особого внимания - сборы денег на храм были делом обычным.
— Чудо вижу, братие! Так возопил преподобный Никон монахам нашим, кои вошли по призыву в обитель его. И стали мы вкруг него на колени и почали молиться,- монах смиренно потупил глаза на давно не видавшие дегтя носки своих сапог, которые выглядывали из-под рясы.
— Знамение было, знамение,- шелестело в толпе.
— «...А коли, господи, храм твой указуешь ставить, яви знак свой монахам обители, не мне единому, дабы могли они возвестить о том мирянам». Так говорил преподобный Никон, возведя очи горе,- монах исподлобья, быстро взглянул на слушателей, возвысил голос: - И узрели мы свет чудный, а в том свете на горе, где было некогда идолище языческое, стоял побочь со святым Илией преподобный старец Никон с воздетыми руками, а с нами его не было.
Притихли мещане мстиславльские, слушая вещие слова, щупали втайне пояса, выбирая монеты помельче,- ведали: призовет божий человек жертвовать на храм, отказать же в деле таком - грех.
— ...И последующую нощь молился преподобный Никон,- монах бычился,
И утром оглядели монахи те места, и стояла повсюду обильная роса, а на горе таксамо, лишь едино место было сухо. Тогда на третий день при всем соборе святых иноков обители преподобный сотворил молитвы и место, указанное всевышним, размерил золотым поясом константинопольским широту и долготу храма. И простер он затем руки к небу, и воскликнул подобно пророку Илии: «Услыши мя, господи; услыши огнем; да уразумеют люди сии, что тебе угодно сие место!» Вдруг спал тогда с неба огонь и очистил то место, которо размерил старец для храма, а по краям сделались впадины наподобие рвов. И воскликнул преподобный: «Тут указал нам всевышний возводить храм во славу его!»
Молитесь же, люди, и да приобщится кажин к богоугодному делу,- сказал монах уже вполголоса, но так, что слышно было и окраинным.- Не дайте, православные, зачахнуть вере истинной, не внимайте наущениям иноземцев, что норовят споймати в диаволовы сети души ваши!
— Верно Кубрак кажет, добра,- согласно кивали мещане, давно знавшие речистого монаха, завсегдатая торговых мест и, как поговаривали, наперсника преподобного старца Никона - игумена самой известной обители Тупичевского посада.
В незапамятные времена на горе, о которой говорил ныне чернец Кубрак, возвышался деревянный с раззолоченной головой языческий кумир, по-местному - Див, которого затем христиане спихнули дрекольем в воды Вихры; идол, обитый железьем, утонул. Дпвья гора долго пустовала, обильно заросла бурьяном, колючим кустарником, взбирались на нее одни лишь слободские ребятишки и то днем, опасаясь нечистой силы.
— Жертвуйте, православные, кто сколько может!
– чернец обходил мещан с глиняным ставцом, заглядывал в самые глаза, и под темным взором Кубрака даже городские побирушки торопливо шарили в своих лохмотьях, извлекая оттуда заветные грошики.
Петрок, у которого не было за душой и деньги, повернулся и юркнул в толпу, живо вспомнив о своем деле. И вовремя. Петрока ожидали.
— Принес?
– встретил хлопца в дверях лавки узколицый, с пристальным взором мещанин в добротном кафтане. Все кликали его Перфилием Лукичом, за глаза же - Перфишкою-московитом.
Петрок вошел в лавку, в тепло, торопливо извлек из холстины доску. Купец взял ее, оглядел, поморщился.
— Чистоты мало, тонкости,- вздохнул он, построжал.- Торопишься, хлопчик, а товару порча.
— Да чисто же,- Петрок повел ладонью по резьбе.- И узор сладостный.
— Э-э, сколько утка ни мудрится,- насмешливо хмыкнул Перфилий, открыл, словно нехотя, длинный кошель.
Петрок, сглотнув колючий комок, взял протянутые купцом монеты, выскочил из лавки. Кубрак все еще был на площади, но толпа поредела.
Петрок свернул в кривую улочку слободы. По дороге он несколько раз натыкался на монахов, собиравших пожертвования на храм. Сбор тот тянулся потом многие лета, и прозвал его люд мстиславльский кубрачеством, сложив о том складные да колючие погудки.