Мстители двенадцатого года
Шрифт:
Трудное было время. Особливо при ночлегах, когда настоятельно требовался отдых уставшим людям и лошадям. Обыкновенно, перед вечером, с холма возле Угарова зорко оглядывались окрест, затем шли от села и раскладывали огни. После того отходили еще раз в сторону и вновь разжигали костры, а затем уж уходили в глубь леса, где проводили ночь без огня. Ежели вдруг вблизи предполагаемого ночлега случался прохожий человек, то брали его и до утра держали под надзором. Нанеся удар транспорту противника, возвращались к притону окружным путем. А затем делились с крестьянами оружием и другой добычей.
Много заботы отдавали лошадям. Без лошадей весь отряд, что таракан на столе — нет труда его прихлопнуть. И здесь Давыдов завел особый порядок. Всегда
Иной сказал бы: сколько ненужностей, хлопот. Но такая тактика сберегала Давыдову людей и делала его партию неуловимой и неуязвимой.
… В первый же день по прибытии в Угарово стало известно, что в недалекое сельцо Токарево пришла шайка мародеров. Отряд напал на нее на рассвете и захватил в плен девяносто французов, прикрывавших обоз с ограбленными у жителей пожитками. Едва успели разделить с крестьянами добычу, как выставленные за околицу пикеты дали знать о приближении еще одной шайки. Отряд шел нагло, без всяких предосторожностей. Давыдов скрыл свой отряд за избами и налетел в упор со стрельбою и криками на обоз. Еще взяты семьдесят человек пленных и два десятка фур со всяким добром и воинскими припасами. Да к тому же и лошади.
Пленных под конвоем казаков и мужиков Давыдов отправил в Юхнов для сдачи городскому начальству под расписку. Он всегда поступал таким образом, не в пример некоторым другим партизанам, кои, не задумываясь, расстреливали пленных на месте. Но не нам их судить, видно были у них на то и свои резоны, и свои права.
Другое дело, когда усилиями Давыдова разгорелась повсюду партизанская война, многие штабные с большой ревностью отнеслись к его нарастающей славе. В главной квартире Дениса встречали двусмысленными улыбками, полунасмешливыми взглядами и коварными вопросами насчет «партизанских трудов». Завидовали даже тому, что Наполеон объявил награду за буйну голову горячего гусара. Однако свои головы ни ради славы, ни ради доблести подставлять не спешили. Одни намекали, что действовать в тылу неприятеля никакой опасности нет; иные подвергали сомнению донесения Давыдова о победах; третьи восторженно расхваливали других партизан — Сеславина, Орлова-Денисова, Фигнера, Дорохова. Они, несомненно, того заслуживали и личной доблестью, и командирским умением, однако Давыдову в партизанской войне первая честь. Он ее теоретик, он ее организатор, он и первый практик. И можно смело сказать: он своими разумными действиями с учетом крестьянской души, поднял простых людей на войну, сделав ее поистине народной и Отечественной. Повсюду стали создаваться партизанские отряды. Кутузов, поняв своим русским умом всю выгоду тыловой стратегии и тактики, смело ставил во главе этих отрядов опытных и отчаянных офицеров, выделял под костяк взвод, два, а то и роту гусар либо улан, всей силой поддерживал народное ополчение.
Словом, Давыдову было в чем завидовать, особенно тем офицерам, которые пытались, по словам партизана, «поравнять службу мою со своими переездами от обеда на обед. А мы задачу свою понимали в том, чтобы теснить, беспокоить, томить, вырывать, что по силам, и, так сказать, жечь малым огнем неприятеля без угомона и неотступно».
А этот малый огонь, зажженный Денисом Давыдовым, разгорелся беспощадным пламенем. «Мы кололи, рубили, стреляли и тащили в плен офицеров, солдат и лошадей».
Немыслимо было кому-нибудь из штабных не за спиной, а в лицо сказать Давыдову то, о чем они перемигивались. Вряд ли бы нашелся язвительный шутник, который осмелился стать к нему лицом в лицо у барьера. А вот Дениса Васильевича злобные наветы нимало не тревожили. «Огражденный чистой совестью и расписками… я смеялся над холостым зарядом моих противников и желал для пользы России, чтобы каждый из них мог выручить себя от забвения подобными расписками». (По распискам,
Не ради славы воевал гусар Давыдов, ради Отечества. И того же ради рвались юные офицеры из армии под его руку. И то — можно понять: в армии переходы, отходы, обходы, а здесь всякий день на коне, в виду противника, с саблей в руке, с пистолетом за поясом. Тут уж точно — выручить себя от забвения в потомках.
Корнет Буслаев служил при штабе без особого рвения, со скукой. Молодость требовала подвигов, опасностей, хмельной радости схватки — с сабельным звоном, ржанием боевого коня, с пистолетными выстрелами. А тут как раз пошла слава о партизанских подвигах партии Дениса Давыдова. Волна за волной набегали захватывающие дух сведения. Отбил от врага целый пушечный парк. Угнал обоз, истребив все его охранение, с зарядами и картечами. Освободил наших пленных. Перехватил важнейшего курьера, поспешавшего с бумагами от самого Наполеона…
Не вынес Буслаев. Стал просить прямого командира отпустить его к Давыду. Тот выслушал со вниманием и, так как сам был еще недавно молод, возражать не стал.
— Ну, с Богом, корнет. Однако смотри: окромя своей собственной чести не урони честь моего полка.
— Не уроню! Благодарю от души, господин полковник.
Посмотрел ему полковник вслед, улыбнулся и вспомнил себя при Аустерлице, где получил свою первую боевую награду из собственной руки государя.
Тем же днем, в сопровождении денщика и попутного эскадрона улан, Буслаев отправился к партизанам, безусый мальчик — на подвиги…
Давыд принял его ласково, он тоже любил молодежь, да и сам к тому времени далеко до тридцати годов еще не достиг. К тому же пусть и безусый, пусть и не шибко обстрелянный, у костров бивачных не прокопченный, а все же — офицер. Глядишь, два-три дела, схватка, погоня — и получится из юнца лихой командир.
Но, однако, Давыд, как и многие дворяне того времени, был талантлив не только как поэт и отважный рубака и выпивоха — он был и тактик, и стратег, и тонкий и точный знаток людей.
— Послужишь в эскадроне князя Щербатова рядовым. Не обижайся. Что смеешься? Знаком тебе? Все равно решения не меняю. Посмотрим тебя в деле, а уж там решится твоя карьера. Вас много таких, что к нам прибиться мечтают, да эту честь заслужит надобно.
— Заслужу!
Давыд не зря такую осторожность обозначил. У всех его товарищей не изгладился из памяти молодой корнет Васильчиков. Тоже из адъютантов, тоже горячий и мечтательный до подвигов, до орденов и золотого оружия «За храбрость».
Корнет Васильчиков наподобие корнета Буслаева начал досаждать командиру просьбой отпустить его к Давыдову. И как разрешения на то не получил, то отправился без оного, самовольно. Поступок сам по себе далеко не из лучших, нарушение очень серьезное. Да вот кабы проявил себя, может, и сошло бы с рук. Но вот не проявил…
Добрался до Гжатского уезда, где квартировала тогда партия Давыдова. До партии своими силами не дошел — перехватил его партизанский пикет.
— Кто таков?
— Такого-то полка корнет Васильчиков. Имею срочное поручение от полковника Иванова-второго до подполковника Давыдова.
Что ж, доставили до Давыда. Тут у Васильчикова первое разочарование случилось. Представили его не на живописном биваке, а в курной избе, и не геройскому гусару с усами колечками и беспощадной саблей, а к настоящему мужику. В бороде, в кафтане и разве что не в лаптях. Сидит мужик за плохо тесанным столом, хлебает липовой ложкой крестьянские щи, а по столешнице тараканы разбегаются, хлебные крошки по сторонам растаскивают.
Видно у Васильчикова было такое лицо, что Давыд рассмеялся:
— Честь имею — подполковник Денис Давыдов. Штец не угодно ли с дороги?