Мстители двенадцатого года
Шрифт:
Похлебав бабкиного варева, Алексей прилег на лавку — все-таки слаб еще был, не набрал полную молодую силу. Задремал. Легкий сон вернул его в далекие годы… Густой вечер, в детской — сумрак, чуть теплится лампадка под образами. Нянька тихонько напевает ему колыбельную. И даже во сне Алексей дивится ее странным словам и незнакомому напеву.
… На море, на кияне,
На острове Буяне…
Туча в тучу ударит
Гром великий грянет…
Алексей очнулся. Параша сидела рядом, держа
— Что с ней? — испуганно шепнул Алексей.
— Тихо лежи… Заговор творит…
— Какой еще заговор? — Алексей приподнял голову.
— От ружья и от ножа… Читают его, когда родной человек на войну идет.
… Дождь пойдет,
В ружье порох зальет,
Нож заржавеет…
Как от кочета нет яйца,
Так и у ружья нет стрельца…
Оборони раба Божиего Алексея,
Был бы цел и невредим,
Не убит, не поранен…
Отдан ключ под камень горюч…
Бабка повернулась, три раза дунула в печь, трижды сплюнула через плечо. Взяла со стола узелок с хлебушком и хлопнула дверью.
— Куда это она? — все больше дивился Алексей.
— Лесному хозяину дар понесла. Будет просить, чтобы укрыл тебя при нужде от неприятеля. А ты не смейся, Лёсик.
Алексей вздрогнул.
— Как ты меня назвала? И откуда взяла? Я бредил?
Параша улыбнулась:
— А вот угадала. Ты, барин, хоть и офицер, а ласковый. Прямо по своему имени.
Она встала, достала из-за образа Богоматери сверточек из алого лоскута, видать, из того же, что заплатку ему на мундир против сердца клала. Положила перед ним на стол.
— Вот… Лёсик, подобрала возле тебя, когда ты в поле убитый лежал.
Алексей развернул тряпочку — его записная книжка. С письмами Оленьки и Мари, с кленовым сухим листом. Ничего в голову не пришло, как спросить:
— Ты что, Параша, по-французски читаешь?
— Куда там. Грамоте едва знаю. А имя твое разобрала — оно по-нашему написано. Я и додумала, что твоя эта книжица, подобрала на память. А потом еще раз тебе в лицо глянула попрощаться, а ты глаза открыл… И простонал жалобно… Ровно больное дитё спросонок.
Алексею захотелось поцеловать ей руки.
— От любушки письма-то? Я, чай, красивая? В белом платье?
— От сестры, — легко солгал Алексей. Однако не получилось.
— Можа, и от сестры… Только рука-то разная.
— Ты умная, Параша. — Алексею тяжело было это говорить. — Ты должна понимать…
— А я и понимаю, — не дождалась окончательного слова, — понимаю, что дорожки у нас разные. Ты — барин, я — холопка. Как же иначе. Только вот сердце ума не слушает… Постой. — Параша приникла к окну. — Бабка так шумно не ходит. Слышишь?
Да, какой-то шум, голоса. Кажется, лошадиное ржание.
— Это за тобой, Лёсик, приехали. Стало быть, прощевайте,
— Постой, — Алексей прислушался, уловил чужой говор. — Постой, не за мной едут. Не мои люди.
Параша быстро сообразила. Растворила дверцу в каморку за печью.
— Схоронись. Тихо сиди. Ровно мышка перед кошкой.
— Не пристало русскому офицеру от врага за печкой хорониться.
— Ишо повоюешь! Иди! Сама их встречу.
Почему Алексей ее послушался? Никто не скажет. Да вот не зря.
Говор, тележный скрип стали большим шумом, прямо под окном. Дверь распахнулась. Вошел гренадер — усатый, под потолок ростом. Глянул туда-сюда. Подошел к столу, сильно топая тяжелыми сапогами, сунул грязную руку в чугунок, вытащил вареную картофелину, засунул в рот, зажевал — заходили под носом усы.
Еще огляделся — нет ли какой поживы? Сказал: «О!», разглядев Парашу, шагнул к ней, грубо облапил, потянул к лавке. Но, Жан, это тебе не субтильные парижанки. Двинула локтем в похотливо осклабившуюся пасть, оттолкнула:
— Ах ты, гамно! — схватила от печи ухват и припечатала француза к стене, охватив рогачем шею.
Француз забился, как таракан под вилкой, вытянул неверной рукой палаш из ножен, стал махать, пытаясь достать Парашу, но черенок ухвата был длинен и прочен.
Алексей вылетел из каморки, вскинул пистолет и влепил из него пулю точно в лоб французу. Тот громоздко рухнул на пол, ноги его задергались. А в дверь уже вломился другой. Алексей, не мешкая, хватил его в висок пистолетной рукояткой, свалил под ноги. Выхватил из-под рядна палаш, выскочил на крыльцо, таща за собой Парашу.
На него бросились сразу трое — обтрепанные, обросшие, с худыми лицами и голодными глазами — дезертиры, самые опасные в схватке мерзавцы. Алексей рубился с ними, едва успевая отбивать чужие клинки непривычным к руке оружием, сзади его прикрывала Параша с ухватом.
— Беги! — крикнул Алексей. — Беги в лес! Я их придержу! Беги!
— Как не так! — Параша точно — будто чугун в печку метила — влепила рогачом в особо наседавшего разбойника. Тот отшатнулся, осел, едва шевеля разбитым ртом.
— Беги, Параша! — Алексей знакомым приемом выбил у одного саблю, а другого ударил в лицо медным эфесом палаша.
Из телеги, крытой красивым, в прожженных дырках, ковром, выскочили еще двое, с ружьями, взводя на бегу курки, выставив блестящие жала штыков.
От первого выстрела Алексей успел пригнуться, пуля ударила в дверь; у второго стрелка случилась осечка — Алексей отбил штык и вогнал лезвие палаша дезертиру в живот. Успел обернуться и отбить сабельный удар…
Работать палашом было трудно. Тяжел. Не повертишь кистью, гибко кидая клинок навстречу клинку. Палаш хорош, когда тяжело роняешь его сверху, с коня, да под его скок. Чужая сабля уже дважды задела его. Правую руку, повыше локтя, и немного левый бок.