Мстители двенадцатого года
Шрифт:
— Прекратите, корнет, — вполголоса заметил Алексей Буслаеву. — Дуэль в военное время есть преступление.
Буслаев хмыкнул в кулак.
— А вы сильно изменились, господин поручик, — лукаво напомнил он. — Не так давно не вы ли обнажили шпагу на поединке?
— Дурак был, — признался Алексей. — И зол без меры.
— Господин полковник ждут, — деликатно кашлянул Волох.
В палатке отца корнет Александров водил пальцем по карте, раскинутой на складном столике.
— Я рад видеть вас, князь.
— Да, счастливый случай нас свел, примите мою благодарность.
— Вы, ребята, — усмехнулся отец, — еще ножками друг дружке пошаркайте. Чай будешь пить? Или что другое? Тогда слушай. Корнет со своим взводом идет в разведки. Как раз мимо той избушки, где твоя милашка тебя лелеяла. Можешь гостинчик ей послать. Корнет с удовольствием доставит. Иди-ка в обоз да присмотри там что-нибудь повеселее. Красну ленточку, к примеру. Или ухват новый. — Отец был весел. Наверное, тем, что Алексей не пустил глубоко в сердце измену Мари. — Волоху твоему я уже приказал сакву приготовить.
Батюшка славно распорядился. Саква — дорожный мешок конного солдата длиной в полтора аршина — могла вместить в себя не одну только красну ленточку. В таком мешке прочной льняной парусины всадник возил за собой и белье, и другую пару штанов, и полушубок с теплыми рукавицами, и пару сапог, и подковы на все четыре копыта с набором гвоздей, и шильце с мыльцем, и многое еще, чтобы в походе быть как дома, когда всегда и все под рукой, когда знаешь, где взять и куда обратно положить.
Волох тут же расстарался: набил мешок, как боров брюхо. Коробок свечей — не сальных, а чистого воска, наряды какие-то, сухари солдатские, сахарная голова, леденцы, небольшой походный самовар на складных ножках и три серебряных стакана к нему, даже зачем-то бутылка красного вина — для бабки, наверное. Туда же уместились роговой гребень, сережки с бирюзой, платочек в красных цветах, поясок тонкой кожи…
— Ты не казак! — в сердцах укорил его Алексей. — Ты — сваха! Ровно приданое собрал. Чем бы тебя поучить?
— Вам виднее, — Волох отвернулся. Покопался в возке, что-то еще выгреб из него, умял в сакву. — Вы — благородие, а мы — люди вольные. Что думаем, то и делаем. — Он затянул ремни. — Пойти доложить полковнику.
Алексей, пользуясь случаем, покопался в телегах, где навалом лежало оружие, выбрал саблю — тяжеловатую, но по руке, отобрал пистолеты.
В палатке, на столике, карты уже не было, а замерла в ожидании откупоренная бутылка коньяка и раскатились печеные картошки.
— Садись, Лешка. Корнет посошок возжелал выпить.
Алексей улыбнулся:
— Батюшка, кто же коньяк картошкой закусывает?
— А я не коньяк картошкой закусываю, — сердито поправил его отец, — а картошку коньяком запиваю. Корнет,
Тут же на столике, невесть откуда, появились хорошие закуски.
Александров по-птичьи пригубил коньяк, что-то мелко поклевал и встал:
— Разрешите отправляться, господин полковник?
— В добрый час.
Волох откинул полог, проводил корнета долгим взглядом:
— Скачет ладно. По-нашему, по-казачьи. — Помолчал, сел на сундучок в угол, принялся облупливать печеное яйцо. — А всеж-ки не казак. Либо баба, либо девка.
— Да что ты заладил? — полковник разлил коньяк. — Какая тебе в том печаль?
— Жалею я его. Девке на войне все ить в большую тягость. Малую нужду справить — и то забота немалая.
— Да с чего ты взял?
— Кушает как мышь.
— Это как? — полковник в изумлении задержал бутылку над стаканом. — С писком, что ли?
— Ест все, но мало.
— Тьфу, дурак! Ты лучше командиру оружие в порядок приведи. А то все жрешь, пьешь да выдумываешь.
Волох взял саблю с кровати, куда бросил ее, войдя, Алексей, вытянул из ножен, осмотрел клинок.
— Железка хорошая. Навострить малость…
— Только не здесь, — предупредил полковник. — Иди к костру.
Волох забрал под мышку саблю, взял пистолеты, вышел.
— От матушки — ничего? — спросил Алексей, ошкуривая картофелину.
— Жду с оказией. Да ты об ней не печалься, она у нас бойкая, не пропадет. Да и Бурбонец с ней, этот не выдаст.
Снаружи доносился легкий говор, тренькала балалайка: гусары пекли в кострах картошку, варили кашу. Через откинутый полог в палатку потягивало бивачным дымком.
Алексей прислушался.
— Сказывали, дядька Онисим, что энтот Наполевон шибко мал'oй ростом. Так ли?
— Малой… — густо басил старый гусар. — И птичка мала, да коготок у ей востер. Однако, парень, сорока коготком воруить, а сокол клювом бьеть. Да без промаху.
— А наш государь куда виднее будет, — встрял в разговор третий.
— Да ты видал ли его?
— А вот как тебя — рукой подать. На смотру. Такой ладной, из себя красивый. И глаз у него добрый да ласковый. Так и сказать — всей России батюшка, всему народу отец родный.
Полковник наклонил голову к сыну, сказал тихонько:
— Тебе только, Алексей, признаюсь… Не люб мне наш государь.
— Что так? — удивился Алексей.
— Как мог допустить убийство собственного отца? Как мог не отомстить за него?
Алексей пожал плечами.
— Но он же главных заговорщиков — Палена и Зубова — отстранил…
Старый князь грохнул кулаком в стол — подпрыгнули стаканы, Алексей едва успел подхватить бутылку.
— Ты что, Алеша? Если бы, не дай бог, Волох твой меня сгубил бы, так ты его всего-навсего отстранил от себя, так?