Муос
Шрифт:
Он сам вынес Анну и положил на столешницу для отпевания усопших. После панихиды отец Тихон подошёл к Радисту.
– Чего ты не пришёл ко мне – десятый день ведь уже?
Радист молчал, ему было не до решения глобальных вопросов. Он и в правду забыл, что сегодня был последний день второго срока послушания. Отец Тихон, видя настроение Радиста, сказал:
– Ладно, освободишься – заходи. Я думаю, ты уже готов получить ответы.
Радист с грустью посмотрел на палатку тяжело больных – он не знал, как им сообщит о своём уходе. Это противоречило здравому смыслу, но он по-настоящему
– Отец Тихон! Я понял – я никчемный, эгоистичный болван, возомнивший себя Посланным. Я хочу остаться в монастыре.
– В монастыре тебе остаться нельзя… пока нельзя. Ты ещё не сделал того, что должен сделать. И ты не выполнил свою клятву.
– Откуда вы знаете про мою клятву?
– Я знаю о тебе больше, чем ты сам о себе знаешь… Ты пойдёшь и поведешь народы Муоса на последнюю битву с ленточниками. А там будет так, как поётся в диггерской Поэме Поэм: «…и тогда посмотрит Бог: нужен ли ему Муос».
– Как я их поведу? Я не солдат. Я слаб и не умею драться. Я – посмешище, а не воин.
– В твоей слабости – твоя сила.
– Как это?
– Ты был среди своих самым слабым, но ты единственный, кто остался жив. Ты не умел драться, но дошёл до цели. И ты никого не убил, я это вижу: на тебе нет крови. И ты никого не убьёшь. Но за тебя будут проливать кровь тысячи.
Радист как-то не задумывался об этом раньше, но это действительно так: он прошёл столько кровавых боев и смертоносных испытаний, но не разу никого не убил: ни человека, ни зверя. Отец Тихон продолжал:
– Ты – чистая душа! Всё: испытания, боль, гибель друзей и близких людей закаляли твою душу, и она стала кремнем добра и справедливости. Тебе трудно это принять, но гибель Светланы была одним из самых сильных сеансов закаливания твоей души… Не спеши возражать. Я вижу, что она для тебя значила. Но подумай сам, остался б ты в Муосе, если бы Светлана не погибла за тебя? Конечно, нет. Ты бы улетел, найдя себе в оправдание, что ещё вернёшься за ней. Но тебя бы из Москвы второй раз не отпустили. Всё шло к тому, к чему должно было придти. И вот ты пришёл в монастырь за советом. Я увидел тебя и понял, что ты – Посланный, о котором слагают предсказания. У тебя для этого есть всё и не доставало только одного – любви. Ты делал всё в память единственного человека – своей девушки. Этот порыв прекрасен, но не надёжен. Я хотел, чтобы ты это делал ради людей Муоса. Поэтому я тебя кинул на самое дно – в палатку сестры Марфы, туда где страдания и боль наиболее остры, где жизнь наиболее близка к смерти, где ты должен был сломить свою гордость, где ты должен полюбить тех, на кого страшно смотреть. Ты выдержал это испытание и теперь я уверен: ты – Посланный… А то, что не умеешь драться – не беда. Найдутся и те, кто умеет драться и те, кто научит тех, кто не умеет. Ты пойдёшь к цели не с мечом, а со словом. И да поможет тебе Бог!
10.3.
В ворота Октябрьской постучали со стороны Большого Прохода. Стражник УЗ-6 открыл смотровое окно и произнёс:
– Что это за…
– Здравствуй, добрый солдат. Не дай своему благородному языку творить кощунственные слова. Ты так и будешь держать бедного воина Христова
Удивлённый стражник поднял ворота. На станцию вошёл молодой инок. Он был в рясе с капюшоном, надетым на голову. В руке держал посох.
Войдя, инок громко крикнул:
– Да хранит Бог вашу станцию!
Было самое утро, как раз после подъёма. Людей на станции было много. Многие услышали благословение и с любопытством стали подходить к молодому иноку.
Стражники, в том числе офицер, отвечавшие за эти ворота, заволновались. Не будут ли самочинные действия этого странника потом дурно расценены их значимостями? Но, увидев, что администратор станции сам выглянул в окно своей квартиры, интересуясь происходящим, немного успокоились. И не препятствовали собираться народу, явно ожидающему каких-то вестей от одинокого инока.
На станции было тревожно. С Немиги и других американских поселений шли беженцы, которые рассказывали про творящиеся там беды. Пытались под видом беженцев пробраться и ленточники, но их выявляли и убивали либо отправляли в лабораторию для исследований. Паники пока не было, но было то тревожное состояние, когда люди боятся думать о завтрашнем дне и вздрагивают при каждом подозрительном звуке со стороны туннелей.
Инок сам подошёл к офицеру, откинул капюшон и показал свою шею. Офицер промямлил: «что вы, что вы, святой отец», но при этом затылок осмотрел с предельной внимательностью.
Кроме приносящих тревогу американцев, на станцию заходили и диггеры. Раньше они сторонились метрошных поселений, но теперь сами приходили, пели Поэму Поэм, говорили о землянах и Посланном, который «мечём и правдой будет стяжать победу». Исполняющий обязанности Председателя Учёного Совета Барановский, выслушав доклад офицера внутренней безопасности о «чрезвычайной опасности сепаратистских призывов диггеров», выругался на него, сказал: «вы лучше ленточниками займитесь!» и выгнал из кабинета. После этого диггеры посещали Центр почти беспрепятственно, только подвергались серьезным тестам на обнаружение ленточников.
А вот монахи и священники на станциях Центра были редкими гостями. Атеистическое руководство Центра считало их «бесполезным отвлечением от общественно полезных работ» и требовало не пускать «святош» на станции. Инока бы тоже не пустили, но почему-то стражникам показалось, что человек, решившийся один пройти через Большой Проход, уже заслуживает доверием и прогнать его обратно будет кощунством.
Инок медлил. Было видно, что он собирается сообщить что-то важное. Да и мог ли человек по пустякам идти через Большой Проход, когда там даже вооружённые до зубов ходоки боятся ходить. Наконец инок начал:
– Я рад приветствовать жителей благословенной Октябрьской! Я вижу, братия и сестры, что сердца ваши переполнены тревогой и тревога ваша не напрасна. Полчища ленточников захватывают дальние американские поселения и штурмуют Немигу. Я был там. Я общался с людьми. Они отчаянно дерутся, но силы не равны. Они молят о помощи. Если весь Муос им не поможет – Америка падёт и станет владением ленточников. Есть средь вас кто-нибудь, кто сомневается в этом?
Инок слушал гробовое молчание и продолжил: