Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004 гг.
Шрифт:
По всему миру собирались конференции. Судили да рядили – как быть? Из Москвы тем временем прилетели группы захвата – “Альфа” и “Вымпел”. Засобирался из столицы и штаб ФСБ.
Приехали в г. Беслан детские врачи знаменитой на войнах московской больницы № 9. Однако 3 сентября, около полудня, прогремело два взрыва. Начался штурм школы. Как утверждают официальные СМИ, боевики первыми стали стрелять. Но я-то знаю, что все официальное в нашей стране мало правдивое. После взрывов рухнула крыша прямо на заложников. Не понаслышке
Результат этого мероприятия: 338 убитых в школе. 11 убитых военных из “Альфы” и “Вымпела”, 530 человек раненых (60 в крайне тяжелом состоянии). Самых тяжелых вывезли в Москву и в Ростов-на-Дону. Кроме того, некоторые люди (дети и взрослые) пропали без вести! Хотя завалы уже разобрали, среди убитых их нет.
Я думаю, поработали те, кому не нужны лишние свидетели. Дело в том, что многие видели своих детей и знакомых живыми, ранеными, но до больницы те не добрались (?) и в суматохе исчезли (?).
И несмотря на то, что российские службы утверждают, что все боевики-смертники были ликвидированы, бои в г. Беслане длились еще не менее восьми часов! (Это рассказал грозненский фотокорреспондент, который там лично присутствовал.) От школы остался остов – по разрушению видно, что штурмовали с использованием тяжелых орудий.
Многие страны выразили сочувствие и предложили помощь пострадавшим. Почему правители не умеют договариваться? Почему дети должны участвовать в бойнях?!
П.
06.09.
Алина начала против меня настраивать команду. Все началось с того, что она решила собрать деньги для покупки сервизов.
– Сервизы необходимы для работы на ТВ! – сообщила она.
Директор сие действие одобрил.
При этом офис ТВ переехал из правительства в другое помещение, на улицу Ленина. Здесь настоящий барак. Под ногами нет пола. Цемент! Из мебели стоит посреди зала один кривоногий деревянный столик. Вот и весь офис.
– Денег на сервизы у меня нет, – сказала я, умолчав, что на еду себе и матери – тоже.
Все скривили злобные рожи, а Алина ответила, что в таком случае я их команде не подхожу! Пух на это посмеялся.
Он часто уезжает на своей машине с Алиной за канцтоварами, но еще ни разу их не купил почему-то. Забывает.
В команде шесть племянников директора. Все нигде не учатся. Никакой работы нет. Сотрудники с утра до ночи сидят за кривоногим столом на цементном полу барака и сплетничают. Нет камер, нет компьютеров. Ничего!
– Как работать будем? – спрашиваю.
Молчат. Деньги “отмывают”?!
Приходила новая девушка – Ева. Ей 26 лет! Она чеченка, но в ее роду есть русские – мама и бабушка. Еву взяли на работу. Она подарила мне духи, а я ей журнал со своим рассказом.
– В 1999 г. я работала на радио, – рассказала новенькая. – Делала передачу о президенте Масхадове. Я его видела только
В общем, как я поняла, телевидение – фикция. Все сидят без дела, валяют дурака. Пух каждый день обещает работу, говорит, будет офис, и на это ему выделяются деньги. Зарплату я не видела ни единого раза. А деньги на дорогу (добираюсь двумя транспортами) теряю каждый день.
На днях забегала к Байсари. Спрашиваю:
– Где бабушка Лиля?
Отвечает, что в местном “доме престарелых”. Но там – пьяницы и бомжи. Бабушка Лиля плакала и туда не хотела!
– Квартира ее, – говорит Байсари, – у хозяев!
Где бабуля?
08.09.
Сегодня я и мама, проходя в районе конторки “Мемориала”, что скрылась от глаз древесными кронами, повстречали больного мальчика Тиму и его несчастную маму Зарган. Тима подрос и немного стал слушаться старших. Хотя по-прежнему неистово кричит от ужаса, услышав гул самолета или скрежет танковых гусениц. Чеченка Зарган исхудала. На ней был выцветший халат коричнево-желтого цвета и старый поношенный пиджак, в котором мы встречали ее в зимнее время года.
Увидев нас, бывшие соседи по району бросились с объятиями. Слава богу, у меня нашлось печенье, которое я незамедлительно отдала Тиме, а моя мама, порывшись по карманам, сунула смущенной Зарган какую-то мелочь.
– Никто не помогает! – расплакалась прямо на улице Зарган. – Никому мы не нужны. Кто при должности – грабит, кто нищий – подыхает.
– Все наладится! – утешала ее я, отчаянно понимая, что ничем не могу помочь.
– Ничего не наладится! – перебила меня Зарган. – Достойных сынов похоронила земля. Выродки и убийцы надели погоны. Вот! – Зарган потрясла кипой бумаг. – Это документы о том, что у нас ничего нет! Нет жилья, нет средств, нет лекарств. Никто не оказывает нам помощь. Я с сыном опять живу в подвале чужого разбитого дома.
Тима, увидев, что мать плачет посреди улицы, стал ее обнимать. В его взгляде была осмысленность, и я подумала, что невзгоды, возможно, помогут ему выздороветь.
Мы спросили, ходила ли Зарган в правозащитные организации. Она ответила, что ходила, но все обещают помощь на словах, а в реальности жизнь продолжается по старому сценарию. Потом Зарган заявила:
– Я уже приняла решение. Скоро все закончится.
Мы с мамой в ужасе на нее воззрились. Мне подумалось, что она решила свести счеты с жизнью, потому как ее черные глаза лихорадочно горели.