Муравей в стеклянной банке. Чеченские дневники 1994–2004 гг.
Шрифт:
30.01.
Летом мы с Аленкой хоронили жуков и червяков. Каждому сделали могилу и поставили памятник из камушка.
Но потом не нашли мертвых. И тогда я убила парочку новых жуков и тоже прикопала. Решила – пусть кладбище будет пышнее. Дура!
Но и это еще не все. Когда я проведывала дедушку в больнице, то сделала один очень плохой поступок. Я обманула его. Обманула. Как это плохо! И Бог покарал меня. К нам пришла война.
03.02.
Во
Парней раздели догола и смотрели. Мне было очень стыдно. Зачем они сняли с них одежду?
Тетки и бабки ругались. Солдаты сказали, что ищут след. След от ремешка вроде. От автомата. И одного парня куда-то увели. Хотя следа никто у него не видел. Этот парень просто мимо проходил.
У нас документы смотрели.
07.02.
Мы проведали квартиру дедушки. Там русские солдаты. Они полы сняли. Нет паркета. Дырка. Они костер жгли.
Сожгли Пушкина!!! Кошмар! Ужас! Обед варили.
Мама с ними говорила. Ругала. Они покивали башкой. Мама говорит:
– Им лет восемнадцать! Не понимают, что творят!
А так, по-моему, большие дядьки. Один был с усами. Они там живут и стреляют.
В квартиру деда попал снаряд. Она разбита. Телевизор солдаты расстреляли. Почему?
15.02.
Мы были на базаре “Березка”. Там продавались лепешки, сигареты, соленые огурцы.
При стрельбе все бежали, прятались.
Обратно шли, смотрим: бабуля. Везет что-то на санках. Одеялом накрыто. Мама решила, гроб. Еле идет бабуля. Ей лет восемьдесят. Седые волосы из-под платка. Вокруг стреляют. Но она глухая. Не слышит даже.
Мама взялась помочь. Через трассу санки перевезла. И тут ветер, одеяло упало. Мы смотрим, а это вовсе и не гроб, а новый холодильник в упаковке. Бабуля его где-то украла.
23.02.
Все воруют. И тетя Г, и тетя А, и тетя З, и дядя К., и Х, и М! Все с утра берут тачки. Идут. А потом приходят, приносят ковры. Посуду. Мебель. Два-три человека не воруют только. Юрий Михайлович не ворует, и еще несколько соседей не воруют. Другие соседи говорят:
– Русские солдаты воруют!
И это правда.
– И мы будем воровать! Все равно добро пропадет.
И делают так.
Из дома напротив самый неутомимый – дедуля Полоний. Он раньше в тюрьме работал. Надзирателем. Теперь по пять раз в день тачки носит. С ним около десяти друзей. Ругаются иногда, кому чего достанется. Прямо во дворе орут.
А с нашего дома отличаются тетя Амина и тетя Рада.
Мы пошли в центр: я, мама, тетя Валя и Аленка. И тоже зашли в частный дом. Там чай был. Мы взяли по одной коробочке. Потом я увидела куклу. Это был пупсик. И я его взяла. Аленка нашла карандаши. А мама ничего не взяла. Сказала, что ее чуть не убил снайпер. Снайпер стрелял в маму. Ведь стыдно, если убьет в чужом доме, и
– У нас дома куча своих вещей. Девать некуда! – сказала мама. – Идем домой!
И мы ушли.
25.02.
Мы ходили в церковь. Она за мостом, где река Сунжа. Сунжа грязная, мутная. Церковь от снарядов покосилась.
По ней не раз попадали. Вокруг дома, будто после страшного землетрясения: вроде были дома, а теперь только часть стены.
В церкви давали соленые помидоры и макароны в стаканчиках. Бабушки были русские, и тети-чеченки были. Детей много. Бабки на них ворчали.
Еще я там видела Люсю. Она живет в разрушенных подъездах. У нее убили папу, маму и бабушку. Люся красит губы. Она нашла красную помаду в разбитом доме. Люсе 14 лет.
Мама сказала, что бомба попала в зоопарк и звери погибли. А я видела собаку. У нее осколками отрезало нос. Она без носа теперь. И много убитых собак.
Еще говорили: в дом престарелых попали бомбой, и они погибли.
В церкви тетя-монашка меня водила внутрь, вниз. Там, в подвале, темно, и только свечки тонкие горят у икон. Все молились, чтобы скорее война ушла. Тетя-монашка дала мне рыбу и картошку. И я ела. А мама подмела двор в церкви.
Сказали, что макароны и помидоры дали казаки. Казаки – такие люди, живут где-то далеко и сюда помогают. Потому что война.
Потом мы шли назад. Военные сильно стреляли. Мы лежали на земле. И видели мертвого русского солдата. Его при нас убило. Он лежал, а рядом оружие. Он был одет в синюю форму.
Мама пошла во двор. А там БТР. И сказала:
– Идите, там ваш парень лежит!
А солдаты что-то ели и пили из бутылки. И не пошли. Мы ушли домой.
Дали дедушке Юрию Михайловичу немного помидор и макарон. Он обрадовался!
Поля
27.02.
Танки едут, а на них ковры. Говорят, возят в город Моздок, продают. И в Ингушетию. Там даже рынок есть. Все ворованное покупают.
Соседи грабят, и военные грабят. Двери открыты из-за снарядов и бомб. В домах, если не взяли вещи, то расстреляли: телевизоры расстреливают, стиральные машины.
Мы ходим ищем хлеб. Нигде нет. Мешок с мукой кончился. Я все время голодная, и мама тоже. Наши беженцы чинят стену в своей квартире на третьем этаже. Бегают туда, пока не стреляют.
Был момент, когда русские танки заехали во двор, а мы вышли. Мы ни разу не ходили в подвал, а тут решили пойти. Очень стреляли. Мы вышли и дверь закрыли. Танк навел дуло на подъезд. А в подъезде дети, бабушки и тети. Мы стали бить дверь. Она не открывается. И я закрыла глаза, решила, что он сейчас выстрелит и мы умрем.
Он выстрелил, но промазал. Не попал по подъезду, а попал выше. Из садов по танку начали стрелять ополченцы и кричать: “Ваня, сдавайся!” Танк стал пятиться.
У мамы тряслись руки, дверь не открывалась. А все кричали: