Муравьи революции
Шрифт:
Я, под предлогом, что прутья койки мешают мне спать, перебрался с постелью на пол. И когда убедился, что администрация относится к этому безразлично, перепилил одну из половиц таким образом, чтобы она не могла провалиться в случае, если по полу будут стучать во время обыска.
Он что-то возбуждённо говорил, но старший захлопнул форточку и сердито ворчал:
— Только суматоху зря поднимает.
Старший ушёл. Мы опять принялись за нашу работу. Хотя и старались не стучать, однако спокойно
— Начальника давай! Убегают!
Мы, как угорелые, выскочили из-под пола; я кое-как набросил доску на отверстие, набросил матрац и лёг под одеяло, наспех нацепив кандалы и наручни.
Надзиратель дал тревожный звонок, и в коридор прибежал помощник с толпой надзирателей.
— В чём дело?
— Восьмая камера вопит, ваш бродь, побег, говорит.
— Ваше благородие, идите сюда! — кричали из восьмой камеры.
Опять провокатор что-то возбуждённо говорил помощнику. Помощник дал распоряжение:
— Обыскать вторую камеру!
Открылась дверь; толпа надзирателей ввалилась в мою камеру.
— Вставай, выходи!..
Я поднялся с матраца и пошёл к двери; только перешагнул через порог, как свалились наручни и кандалы. Один из надзирателей, увидев это, закричал:
— Ваш бродь, кандалы и наручни слетели!
Из одиночки тоже раздался испуганный голос надзирателя:
— Пол прорезан! Стенка проломлена!
Два надзирателя схватили меня за руки и прижали к стене, словно я мог убежать.
— Открывай третью камеру! Выходи! У этих тоже свалились кандалы.
— Ваш бродь, дыра в стене!
Это возле параши открыли пролом в четвёртую камеру. Нас выстроили в коридоре. Надзиратели суетились возле нас с револьверами в руках. Шеремет ходил из камеры в камеру и только растерянно повторял:
— Вот сволочи… Кто бы мог подумать!.. Подкоп из новосекретной. Вот сволочи!
В одиночках разворочали все полы. Вытащили в коридор ломики, пилки.
А мы стояли в нижнем белье и дрожали от холода. Надзиратели дали нам наши халаты, коты и повели в контору. В конторе перед каждым из нас стоял надзиратель с револьвером.
— Теперь в первую очередь пороть нас будут, — заговорил один из бывалых. — Бой устроим, не дадимся.
— Ну, что там бой, всыпят за моё почтенье…
— А я буду плевательницей отбиваться, — задорно сказал Донцов.
Вопрос о порке стал передо мной со всей остротой. Я решил попытаться предупредить этот позорный акт. Было два способа: нанести удар начальнику или его помощнику (это влекло за собой военно-полевой суд, так как тюрьма была на военном положении) или покончить с собой, если им удастся меня выпороть.
В комнату вошёл помощник начальника
— Никифоров, в кабинет начальника!
Я пошёл в кабинет; за мной вошёл Хомяков. За столом начальника сидел инспектор Гольдшух. Начальник стоял у стола; в углу на стуле сидел прокурор. Помощники кучей стояли у двери. Я быстро подошёл к столу. Гольдшух, увидев меня без наручней и кандалов, вскочил с кресла и испуганно закричал:
— Наручни!.. Наручни!.. Почему без наручней?
К Гольдшуху подбежал Шеремет и быстро отрапортовал ему:
— Наручни у всех перепилены, господин инспектор.
— А почему не одели?
— Не успели, господин инспектор.
— Господин начальник, дайте распоряжение выпороть его…
— Попробуйте! — сказал я громко, с ненавистью впившись глазами в Голъдшуха.
Гольдшух отошёл от стола и стал позади начальника. Начальнику, по-видимому, не хотелось связываться со смертником, и он медлил выполнить приказание инспектора.
— Вам придётся предать меня военно-полевому суду, прежде чем вы меня выпорете, — заявил я, обратившись к начальнику.
Шеремет торопливо отодвинулся от меня. Только Хомяков спокойно стоял рядом со мной.
— Я повторяю вам моё приказание, — вторично обратился инспектор к начальнику. Начальник резко повернулся к Гольдшуху и глухо проговорил:
— Я вас прошу дать мне письменное предписание.
— Почему письменное? Зачем письменное? Я вам приказываю…
— Я прошу вас дать мне письменное предписание, — резко повторил начальник.
— Нет, без предписания Вы обязаны выпороть! Вы начальник…
— Я без предписания пороть не буду…
— Не будете — ваше дело… Я… я больше не вмешиваюсь… — И инспектор выскочил из кабинета.
Прокурор сидел не двигаясь, опустив глаза. Трусливая суетня инспектора несомненно его смешила, но он сдерживался и за всё время не проронил ни слова.
— В карцер на семь суток! — отдал распоряжение начальник. Хомяков тронул меня за локоть.
— Идёмте.
Мы вышли из кабинета. Мои соучастники зашумели:
— Ну, как? Что?
— Семь суток карцера… Держитесь!
— Этого не выпорешь, — услышал я голос из толпы надзирателей.
— Скажите, что вы хотели сделать, когда заявили, что вас придётся предать полевому суду, прежде чем удастся выпороть?
— Я нанёс бы вам удар в лицо, а потом, если бы удалось, разбил бы чернильным прибором голову Гольдшуху или начальнику.
— Как, мне, старику, удар? За что? Разве я плохо к вам относился?
— Я вас не хотел обидеть, но у меня не было бы выхода.
Вскоре привели в карцер остальных. Порка не удалась, и нам кроме карцера предстоял только суд за «повреждение казённого имущества».