Мурка, Маруся Климова

Берсенева Анна

«И правда, как Кай без Герды», – со страхом мельк-нуло в голове.

Он сел на табуретку у стола, зачем-то выдвинул скрипучий ящик. По комнате сразу распространился странный запах – тонкий, непонятный, но вместе с тем волнующе ощутимый. Он перебивал даже стойкий запах яблок, который стоял здесь всегда. Матвей включил настольную лампу и выдвинул ящик подальше.

В ящике лежали какие-то разноцветные лепестки и деревянные бусы. Присмотревшись, Матвей понял, что лепестки – это маленькие пестрые заколки. Их было много – он зачерпнул их, как воду, и они нежно, как вода, потекли у него между пальцев. Он поднес

их к лицу: показалось, что от них-то в самом деле, как от цветочных лепестков, и исходит этот странный, томящий запах. Но заколки ничем не пахли. Запах шел от деревянных бус, Матвей понял это, как только взял в руки и их тоже.

Бусы были сделаны из можжевельника. Давным-давно, в детстве, Матвей поехал с мамиными родителями в Ялту, в пансионат Академии наук. Когда пришло время возвращаться в Москву, он долго бродил по ялтинской набережной, размышляя, что и кому привезти в подарок. Тогда-то он и увидел на сувенирном лотке, который стоял прямо под сделанной в виде слоновьих ушей ротондой, такие вот можжевеловые бусы из шариков разного цвета, от темно-коричневого до молочно-белого. Но главным в них был не цвет, а запах. Свежий, тонкий, он почему-то казался тревожным и вместе с тем неодолимо притягательным. Матвей не решился тогда купить такие бусы ни маме, ни Антоше. Наверное, именно из-за необъяснимой тревоги, которая от них исходила. Но запах, оказывается, запомнил навсегда.

Точно такой запах – надломленной ветки – шел от можжевеловых бус, которые лежали сейчас у него на ладони. И чувство тревоги, смешанной с неодолимым притяжением, было точно таким же.

«Это что такое? – растерянно подумал Матвей. – Откуда здесь все это?»

Ни мама, ни Антоша никогда не носили таких смешных и нежных заколок, и бус таких у них, кажется, не было. Или просто он не знал?

Но только Матвей подумал, что мог и не знать подробностей про мамины украшения, как сразу же догадался, кому они на самом деле принадлежали. Ну конечно, мама ведь писала ему в армию, что эта их Маруся однажды жила в Сретенском! Зачем, почему, этого Матвей не запомнил, потому что ему не хотелось думать про эту девочку и помнить о том, что она вообще была.

Он бросил бусы в ящик и резко задвинул его. Но запах не исчез – остался на ладони, как живое прикосновение. Матвей потер ладонь о щеку, чтобы избавиться от этого ощущения, но и это не помогло: тревожный можжевеловый запах, наоборот, стал чувствоваться совсем близко. Как будто и не на щеке даже, а где-то... Да черт его знает где! В душе, что ли?

– А сейчас мы по какой аллее идем, Печальных Вздохов или Счастливых Встреч? – тяжело дыша, спросил Никитка.

После двух часов лыжной прогулки он еле переставлял ноги, но вопросы задавал с неизменной, не зависящей от усталости частотой.

– А ты как думаешь? – сказал Матвей. – Какое у тебя на этой аллее настроение?

– Счастливое, – ни на секунду не задумавшись, ответил Никитка.

Ноги у него подкосились, и он шлепнулся в снег.

– Значит, это аллея Счастливых Встреч.

Матвей протянул лыжную палку. Никитка схватился за нее и встал на ноги.

– А откуда ты знаешь? – тут же спросил он. – Твоя бабушка тебе объяснила, чем они друг от друга отличаются, да?

– Не объяснила. Просто, по-моему, аллея, на которой когда-то

были счастливые встречи, всегда будет отличаться от той, на которой были печальные вздохи.

– Ну да! – недоверчиво сказал Никитка. – И через сто лет?

– И через сто. И через тысячу.

– А почему ты так думаешь? – В Никиткином голосе все же звучало сомнение. – Ты где-нибудь про это читал, да?

– Нет. Я, честно говоря, раньше ни про что такое вообще не думал.

– А когда подумал?

– Здесь и подумал. Когда мы с тобой стали по этому парку бродить.

Антоша действительно не рассказывала ему, как распознать в заброшенном помещичьем парке аллеи, которые когда-то назывались Аллеями Печальных Вздохов и Счастливых Встреч. Да она и сама не знала, что это были за названия, существовали они всегда или их в войну придумали сретенские девчонки, когда бегали в этот парк на свидания к летчикам из стоявшего близ деревни полка.

Сейчас аллеи едва угадывались под снегом – вернее, и вовсе не угадывались, только были обозначены прямыми рядами старых лип. В глубине парка темнели стены помещичьего дома; два уцелевших флигеля казались раскинутыми по земле крыльями усталой птицы. Большой полуразрушенный монастырь, четыре башни которого высились за Красивой Мечей, недавно начали восстанавливать, а до помещичьего дома и парка, видно, руки еще не дошли.

– Твой прадедушка Константин Павлович жил в этом парке, да? – созрел для очередного вопроса отдышавшийся Никитка.

Матвей засмеялся:

– Как бы он в парке жил? Белка он, что ли? По-моему, он сюда просто приезжал, когда был маленький. И не в поместье, а в деревню. Там у его деда дом был, вот этот, в котором мы сейчас живем. Не у того деда, который Ермолов, а у другого, по материнской линии, который крестьянин. В общем, тут родовое гнездо, а подробностей я не знаю.

Матвей в самом деле не слишком интересовался перипетиями семейной истории. Он смутно чувствовал, что в ней происходило что-то нелегкое, может быть, даже мучительное, а потому не хотел вникать во все эти древние сложности – своих хватало. В конце концов, в какой семье их не было во времена бесконечных войн, революций, опять войн?..

Но отвечать Никитке было ведь нужно, и он старательно припоминал то немногое, что рассказывала об этом Антоша. Второй источник подобных сведений, Антошина племянница Лена, недавно уехала с мужем в Америку. Но если бы и не уехала, то расспросить ее все равно было бы затруднительно. О существовании этой племянницы Ермоловы и узнали-то всего полгода назад, к тому же Ленка была немногословна, к тому же ей, как Матвей догадывался, не хотелось об этом думать по той же причине, что и ему: какие-то слишком чувствительные и запутанные нити тянулись из этого семейного прошлого в настоящее.

В настоящем же было чем заняться и без покрытых мраком историй. От свежего морозного воздуха Матвей почувствовал голод и сразу спохватился, что и Никитка наверняка проголодался, только, скорее всего, стесняется об этом сказать, чтобы не выглядеть в его глазах неженкой. О добывании пищи беспокоиться не приходилось: Рита дала им с собой целый рюкзак продуктов. Но все же их надо было привести в съедобное состояние, то есть сварить, поджарить или разогреть на плите, которая находилась прямо в большой русской печке.