Мурка
Шрифт:
Белов аж закашлялся. А у милиционера при моих словах лицо вытянулось вниз, как будто немного стекло.
– Он что, хотел на службу? – откашлявшись, спросил большевик.
– По возрасту не подходит, – нашелся милиционер.
– А ему сколько?
– Семнадцать!
– М-м-м, жаль, – быстро принял прежний официальный вид Белов. – Вот видите, товарищ Нафанин, к сожалению, не получится. Таков порядок, установленный советской властью.
– Виктор Аркадьевич, разве ему помешал возраст в случае с товарищем Новиковым? У нас в городе бардак, а преступников ловить некому? – заговорил вдруг один из моих соседей по палате.
Белов хотел пропустить вопрос мимо ушей, но все так же со стиснутыми зубами, резко повернулся к милиционеру.
– Прокомментируйте…
– Согласно пункту 17, подпункту «б» постановления Народных Комиссаров по Внутренним Делам и Юстиции, на должности по Советской Милиции могут быть назначены только лица, достигшие 21 года, – отчеканил милиционер.
Большевик внушительно кивнул, довольно выпячивая нижнюю губу, и обратился к моим соседям.
– Говорю же, такова инструкция от Совнаркома, товарищи! Пусть товарищ Нафанин потерпит, когда ему исполнится достаточное количество лет, тогда, полагаю, у милиции не возникнет вопросов его устройству, да, товарищ Асатиани?
– Так точно!
С одной стороны, постановление постановлением, но чем дальше, тем больше имелось исключений, когда на службу в ментовку принимали и семнадцатилетних пацанов, в том числе. А тут выходит, что помощник товарища заместителя председателя комитета не хочет делать исключение для человека, который спас этого самого заместителя. Нехорошо как, идет в разрез с революционным настроем и присущими ему радикальными решениями времен диктатуры пролетариата и вообще попахивает контрой и буржуазной бюрократией… А при полном лазарете слушавших все это красноармейцев это могли объявить преступной халатностью. Как так – зная отчаянную ситуацию с преступностью в Ростове, товарищ Белов отказывается брать на службу человека, который, по его же словам, уже внес вклад в революционное движение. А учитывая, что милиции в течение года по несколько раз меняется личный состав, и совсем непросто найти людей, желающих служить – это преступная халатность в квадрате.
– Ну раз не положено, товарищ Белов, и раз нельзя сделать исключение… – я пожал плечами с совершенно расстроенным видом.
Виктор Аркадьевич буквально позеленел, понимая, на какой тонкий лед я его завел. Немаловажную роль здесь играло и то, что помимо постановления Совнаркома у Белова наверняка имелся приказ того самого Новикова – избавиться от меня как от свидетеля. И Витя попал в непростую ситуацию, будучи зажат между двух огней. Он лихорадочно соображал, как ему выкрутиться с наименьшими для себя последствиями. Сообразив, он повернулся к Асатиани и громко, чтобы все слышали, сказал:
– Исключения могут быть… Рекомендую товарища Нафанина к службе. Надеюсь, вы не будете против, если он подаст анкету, которую вы рассмотрите в особом порядке?
– Подам запрос в Москву на имя народного комиссара по Внутренним Делам, – Асатиани растерянно кивнул.
Я ему в ответ подмигнул. Напоследок мы снова обменялись рукопожатиями с Беловым.
– Увижу тебя здесь через оговоренное время – и лично расстреляю, – процедил он, все так же улыбаясь на широкую публику.
– А как же анкета в особом порядке? – мои брови сдвинулись домиком.
Белов набрал в грудь воздух и медленно выдохнул через ноздри. Промолчал. Развернулся и поспешил ретироваться из лазарета. Я проводил его взглядом, стоя посреди
Встреча с помощником Новикова родила куда больше вопросов, чем было у меня прежде. А вот ответов практически не прибавилось. Кем же была та таинственная незнакомка, от встречи с которой начальник Белова так усердно открещивался? Положа руку на сердце, я сам был отнюдь не прочь встречу с ней повторить. Разве что при других обстоятельствах.
***
В принципе, я и без Белова знал, что меня долго держать в лазарете не будут и от силы через пару дней выпишут, чтобы на мое место положить другого. Но как только товарищ ушел, сестричка Марфа сразу засуетилась.
– Слышал, Гришка, велено тебя выписывать, ну давай, собирайся, я тебе костюм выстирала, нарядный пойдешь!
Я пожал плечами – велено, так велено. Тем более, от больничных стен я уже был готов впасть в тоску. Ну и чего тянуть – через каких-то полчаса я стоял одетый в костюм, который действительно оказался выстиран и даже поглажен. Следов крови на нем практически не осталось, на что, по словам сестрички она извела всю домашнюю соль.
Рубашку спасти не удалось, увы и ах, теперь она использовалась в качестве половой тряпки в лазарете. Но взамен Марфа притащила задрипанную рубашку своего сына, который воевал в составе РККА.
– Носи на здоровье! – она перекрестила меня и направила в добрый путь. – Хороший ты парень, Нафанин, а глаза у тебя такие необычные.
У медсестры по щеке даже скатилась слеза.
– Ваш сын обязательно вернется, к такой-то заботливой матери, – попытался я ее подбодрить, но она еще больше раскисла и убежала.
Пусть выплачется, плакать – это полезно для женщин. Надо же куда-то свои эмоции девать.
Я попрощался с последним «составом», пребывающим в лазарете, обновленным практически на сто процентов с момента моего здесь нахождения. Что сказать, стены эти каким-то образом позволили мне забыть о целом ворохе проблем, которые не только прежний Нафаня, но и уже я успели нахватать здесь.
я покинул лечебное учреждение. Не успел я пройти и сотню метров от выхода, как эта самая жизнь свалилась на меня всей своей возможной тяжестью. Не знаю, кому и каким образом стало известно о моей выписке, но неподалеку от выхода из лазарета я приметил пролетку. Сначала подумал прокатиться на извозчике до дома, благо копейки были в кармане. Но, увидев извозчика, сразу все понял – за мной итак приехали. Извозчик меня сразу заприметил и дружелюбно, зазывающе замахал рукой. Мол, иди сюда.
Я подошел к пролетке, кучер поспешил открыть дверь, я забрался внутрь, не успел и рта открыть, как меня ошарашили словами.