Мусаси
Шрифт:
– Да, мама.
– Хорошо, сын. Гон, что ты там стоишь? Подойди, поздравь мальчика. Он поклялся отомстить Такэдзо и Оцу. – Добившись своего, Осуги с видимым усилием поднялась. – Ох-хо-хо! Как болит! – закряхтела она.
– Что с тобой? – спросил дядюшка Гон.
– Земля холодная, живот и поясницу ломит.
– Худо. Снова геморрой прихватил.
– Я понесу тебя на спине, мама, – предложил Матахати в порыве сыновней нежности.
– Понесешь? Как хорошо!
Осуги прослезилась от умиления, устраиваясь на спине Матахати.
– Смотри, Гон! Сын понесет
Матахати тоже растрогался, почувствовав, как слезы матери падают ему на шею.
– Где вы остановились, дядюшка Гон? – спросил он.
– Пока нигде, но нам подойдет любой постоялый двор.
– Ладно.
Осуги слегка раскачивалась в такт шагам Матахати.
– Какая ты легкая, мама! Как пушинка. Куда легче камней.
Молодой красавец
Солнечный остров Авадзи скрылся в зимней полуденной дымке. Большой парус хлопал на ветру, заглушая шум волн. Корабль, несколько раз в месяц ходивший между Осакой и провинцией Ава на острове Сикоку, пересекал Внутреннее море, направляясь в Осаку. Груз состоял в основном из бумаги и краски индиго, но запах выдавал, что на нем немало контрабандного табака, запрещенного правительством Токугавы. Не разрешалось курить, жевать и нюхать табак. На корабле были и пассажиры – купцы, возвращавшиеся в Осаку или ехавшие туда на предновогодние ярмарки.
– Как дела? Кучу денег, верно, выручил?
– Какие деньги! Твердят, что в Сакаи бойкая торговля, но по себе я что-то не заметил.
– Я слышал, там нужны ремесленники, особенно оружейники.
В другой кучке говорили о том же.
– Я сам поставляю амуницию – древки для знамен, латы и прочее. Прибытку гораздо меньше, чем раньше.
– Не может быть!
– Сущая правда. Самураи, похоже, учатся считать.
– Ха-ха!
– Раньше было раздолье – мародеры приносят тебе добычу, ты починишь и подкрасишь амуницию и продаешь военным. После очередной битвы товар целиком возвращается снова, подправишь и еще раз сбываешь.
Один из пассажиров с восторгом описывал заморские страны, устремляя взор к горизонту.
– Дома денег не наживешь. Хочешь получить настоящий барыш, надо действовать, как Ная Сукэдзаэмон или Тяя Сэдзиро, зарабатывающие на заморской торговле. Опасное дело, но если повезет, риск окупается с лихвой.
– Мы сетуем на неважные дела, а, по мнению самураев, торговцы процветают. Большинство военных не знают вкус хорошей еды. Мы судачим о роскоши, в которой живут даймё, но рано или поздно им приходится облачаться в кожу и железо, идти на войну и отправляться на тот свет. Мне их жалко. Они так хлопочут о чести и воинском кодексе, что не могут спокойно насладиться жизнью.
– И то верно. Мы жалуемся на плохие времена, но, по правде говоря, сегодня только купец и счастлив.
– Хотя бы живем в свое удовольствие.
– Одна забота – время от времени выказывать почтение самураям, но деньги возмещают наши поклоны.
– Коли явился в этот мир, воспользуйся его благами!
– Я об этом и толкую. Порой подмывает спросить самурая, какая радость в его жизни.
Собеседники
– В пути изнываешь от безделья.
– Может, в карты сыграем, чтобы время скоротать?
– Давайте!
Место игры занавесили, служанки и прихлебатели принесли сакэ, и купцы начали играть в умсуммо – игру, недавно привезенную португальцами. Ставки делали умопомрачительные. Золота на столике было столько, что оно спасло бы от голода целые деревни. Игроки небрежно передвигали кучки монет, словно морскую гальку.
Среди пассажиров были и те, кто, по определению купцов, ничего не имели от жизни: бродячий монах, несколько ронинов, конфуцианский ученый, профессиональные воины. Посмотрев начало игры, они сели около своего багажа и с осуждающим видом отвернулись к морю.
Молодой человек держал на коленях что-то живое и пушистое, приговаривая время от времени: «Сиди смирно!»
– Прекрасная обезьянка, – проговорил один из пассажиров. – Ученая?
– Да.
– Давно она у вас?
– Недавно нашел ее в горах на границе провинций Тоса и Ава.
– Так вы ее сами поймали?
– Еле унес ноги, спасаясь от старых обезьян.
Беседуя, молодой человек выискивал блох у обезьянки. Будь молодой человек и без нее, он непременно привлек бы внимание своей наружностью. Одет он был броско – кимоно и красное хаори были необычными. Волосы на лбу не выбриты, а пучок на затылке завязан яркой пурпурной лентой. Судя по одежде, он еще не принял обряда посвящения в мужчины, но в теперешние времена невозможно определить возраст человека по его внешнему виду.
С возвышением Хидэёси стали носить яркую одежду. Случалось, что двадцатипятилетний мужчина был одет, как пятнадцатилетний мальчик с невыбритым лбом.
Блестящие глаза, упругая кожа, красные губы – все в молодом человеке дышало молодостью. Несмотря на юный возраст, он был крепкого сложения, а в густых бровях и уголках глаз уже залегла суровость мужчины.
– Не верещи! – нетерпеливо произнес молодой человек, давая обезьянке подзатыльник. Он выбирал блох с мальчишеским самозабвением.
Трудно было определить его сословную принадлежность. На ногах обычные для путников соломенные сандалии и кожаные носки, так что одежда не давала разгадки. Он непринужденно чувствовал себя среди странствующих монахов, кукольников, потрепанных самураев, немытых крестьян. Он мог сойти за ронина, если бы не намек на более высокое положение – его оружие, висевшее за спиной на кожаном ремешке. Это был боевой меч – длинный, прямой, сделанный прекрасным мастером. Каждый, кто говорил с молодым человеком, обращал внимание на великолепное оружие.