Мусаси
Шрифт:
– Мне это никогда не приходило в голову.
– Это может плохо отразиться на вашей власти и могуществе. Мы должны вдохнуть жизнь в этот уголок замка.
– Да?
– С вашего позволения я помещу в ней Такэдзо и буду держать его, пока не прощу. Он привык жить во мраке. Ты меня слышишь, Такэдзо?
Такэдзо промолчал, а Икэда рассмеялся:
– Прекрасно!
В ту памятную ночь Такуан сказал сущую правду Аоки Тандзаэмону о своих отношениях с Икэдой. Монаха и Икэду, исповедовавших Дзэн, связывали дружеские, почти братские узы.
– Зайди в чайный домик после того, как определишь Такэдзо на новом
– Хотите лишний раз продемонстрировать свою неуклюжесть в чайной церемонии?
– Ты несправедлив, Такуан! Я серьезно увлекся этой наукой. Увидишь, как я преуспел. Жду тебя!
Икэда Тэрумаса удалился во внутренние покои. Князь был невысок ростом, но фигура его, казалось, заполняла весь многоярусный замок.
В башне, где находилась проклятая комната, стояла кромешная тьма. Здесь не существовало времен года, дня, ночи, сюда не проникали звуки жизни. Тусклый светильник освещал бледное, осунувшееся лицо Такэдзо. Перед ним на низком столике лежал трактат «Сунь-цзы», раскрытый на главе «Топография». Она гласила:
«По топографическим характеристикам местность бывает:
Проходимой
Препятствующей движению
Задерживающей движение
Теснящей со всех сторон
Имеющей крутизну
Отдаленной».
Доходя до параграфа, который ему особенно нравился, Такэдзо начинал декламировать наставления Сунь У.
«Владеющий искусством воина
Четок в движениях.
Он действует, он не скован.
Познавший себя и врага
Побеждает без угрозы для жизни.
Познавший землю и небеса
Одерживает верх надо всеми».
В глазах начинало рябить от напряжения, и Такэдзо промывал их холодной водой из кувшина, стоявшего под рукой. Когда кончалось масло и светильник начинал чадить, он его задувал. Стол был завален горами японских и китайских книг. Книги о Дзэн, тома японской истории. Такэдзо погребла лавина знаний. Все книги были из библиотеки князя Икэды.
Приговорив Такэдзо к заключению, Такуан объявил:
– Можешь читать сколько угодно. Один древний мудрец сказал: «Я погрузился в священные манускрипты и прочел тысячи томов. Возвратившись в мир, я обнаружил, что сердце мое обрело зоркость». Готовься к новому рождению, Такэдзо! Считай, что ты здесь, как во чреве матери. Взгляни на эту комнату обыкновенным взглядом, увидишь лишь тесное темное узилище. Но приглядись! Подумай! Она может стать источником просветления, кладезем мудрости, созданным и обогащенным мудрецами древности. Тебе решать, быть этой комнате вместилищем света или тьмы.
Такэдзо давно потерял счет дням. Если было холодно, значит, стояла зима, тепло – лето. Ничего другого он не ощущал. Воздух оставался неизменно промозглым и спертым, смена времен года не сказывалась на жизни Такэдзо. Он твердо знал, что, когда в очередной раз он увидит ласточек, вьющих гнезда в бойницах башни, пойдет третья весна его заточения.
– Мне уже двадцать один год! – воскликнул он. Его мучили угрызения совести. Такэдзо застонал от душевной боли. – Что я совершил за свою
Порой его преследовали горькие воспоминания о прожитом, причиняя глубокие страдания. Он стонал, выл, катался по полу, иногда рыдал, как ребенок. Приступы тоски продолжались днями. Он пробуждался к жизни опустошенным, с всклоченными волосами и болью в сердце.
Настал день, когда в бойницах защебетали ласточки, принесшие на крыльях весну из-за морей. Через несколько дней после прилета птиц раздался голос, резанувший ухо узника:
– Такэдзо! Ты жив?
На верхней ступени показалась знакомая фигура Такуана. Потеряв дар речи от потрясения, Такэдзо схватил монаха за рукав кимоно и затащил в комнату. Слуги, приносившие еду Такэдзо, никогда не разговаривали. Какое счастье услышать человеческий голос, тем более Такуана!
– Я только что вернулся из путешествия, – сказал Такуан. – Пошел третий год заключения. Думаю, у тебя было достаточно времени, чтобы одуматься и стать другим.
– Я навеки обязан тебе, Такуан, за твою доброту. Я понял, что ты для меня сделал. Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить тебя?
– Отблагодарить? – переспросил Такуан, не веря своим ушам. Монах рассмеялся. – Ты мог разговаривать только с самим собой, но все научился говорить по-человечески. Прекрасно! Сегодня ты покинешь башню, унеси с собой как величайшую драгоценность – обретенное просветление. Оно пригодится, когда ты вернешься к обычной жизни.
Такуан повел Такэдзо к князю Икэде. Три года назад во время аудиенции Такэдзо оставили в саду, сейчас его допустили на веранду. После церемонии приветствия Икэда предложил Такэдзо поступить к нему на службу.
Такэдзо ответил отказом. Поблагодарив за высокую честь, он сказал, что не чувствовал себя достойным для службы у даймё.
– Если я останусь в замке, духи, пожалуй, начнут являться в проклятой комнате каждую ночь.
– Почему? Они водили с тобой компанию?
– Если со светильником рассмотреть ту комнату, то на стенах и потолочных балках видны темные пятна. Их можно принять за следы лака, но это кровь. Кровь, пролитая Акамацу, моими предками, которые погибли здесь, защищая замок.
– Быть может…
– Во мне клокочет ярость, когда я вижу эти пятна. Кровь закипает при мысли о предках, некогда правивших здесь. Их истребили, а души их развеяли осенние ветры. Они умерли насильственной смертью, но Акамацу был могущественным кланом, и лучше его не тревожить. Во мне течет та же кровь. Пусть я ничтожен, но я принадлежу к Акамацу. Если я останусь здесь, то возмущенные духи придут за мной. Они уже напомнили мне о моем происхождении в той комнате. Они способны поднять мятеж, затеять новое жестокое побоище. Мы переживаем смутное время. Во имя покоя обитателей нашего края я бы хотел не тревожить духов предков.
Князь одобрительно кивнул:
– Понимаю. Лучше покинуть замок, но куда же ты пойдешь? Назад в Миямото? Будешь жить там?
Такэдзо смиренно улыбнулся:
– Хотел бы постранствовать.
– Понятно. Проследи, Такуан, чтобы он получил деньги и дорожное снаряжение!
– Благодарю за вашу заботу об этом юноше, – с поклоном ответил монах.
– Такуан! – засмеялся Икэда. – Ты впервые дважды поблагодарил меня за сущий пустяк.
– Пожалуй, – усмехнулся Такуан. – Больше не повторится!