Мускат утешения
Шрифт:
— Думаю нет, Раффлз, хотя я очень признателен за вашу доброту. Как только мы разберем эту кучу, я пожелаю вам спокойной ночи. День выдался весьма утомительный.
Пока Стивен шел по коридору, в который выходили комнаты секретарей, то уловил тяжелый запах опиума — наркотика, который он употреблял много лет в более удобной форме лауданума. Иногда Мэтьюрин принимал его для удовольствия и расслабления, иногда — чтобы ослабить боль, но чаще всего — чтобы справиться с душевным расстройством. Эту привычку он бросил, воссоединившись с Дианой, по многим причинам. Одна из них — убеждение в том, что человек должен обходиться без бутилированной силы духа. Чистая храбрость — вот к чему он стремился. Но уловив знакомый запах, Стивен подумал, что будь у него под рукой пинта лауданума, его решимость оказалась бы
Реальность в обоих случаях доказала обратное. Сон пришел сразу же, смяв концовку «Отче наш». Глубокий сон, в котором Стивен лежал полностью расслабленным до того, как в первых проблесках света он осознал роскошь лежания в почти бестелесной легкости и благоденствии. Потом пришло радостное воспоминание о том, что у них есть корабль, а потом мощная фигура загородила слабый источник света, и он услышал грохочущий шепот Джека, спрашивающий, проснулся ли он.
— А что, если да, дружище? — отозвался доктор.
— Что ж, тогда, — низкий голос Джека как всегда наполнил комнату, — Бонден нашел маленький зеленый ялик. Я подумал, ты захочешь отправиться со мной и посмотреть на поднятый из воды голландский шлюп, название которого я никак не могу вспомнить.
— С удовольствием, — ответил Стивен, вылезая из кровати и накидывая на себя одежду.
— Разумеется, я полагаю, что умоешься и побреешься ты позже. Если помнишь, нам предстоит завтрак с губернатором.
— Да? Что ж, думаю да. Но парик скрывает множество грехов.
В те времена цитадель Батавии, где располагалась резиденция губернатора, пребывала в несколько хаотическом состоянии. Голландская администрация попыталась разобраться с ужасающим уровнем смертности от лихорадки, оградившись множеством рвов, каналов и водных преград, временно перенаправив ряд водных потоков. В результате Стивену нужно было всего лишь выйти из окна, чтобы с помощью Бондена усесться на корме ялика на позаимствованной где–то диванной подушке. Там к нему присоединился Джек. Сотню ярдов они плавно гребли по узкому частному каналу, заглядывая то в чью–то кухню, то в комнату, от которой им пришлось отвернуть покрасневшие лица. Потом через разрушенный шлюз, по каналу через мели с отливом мягко вышли в залив. День выдался совершенно тихим. Несколько крупных рыбацких проа под негромкое пение плыли сквозь дымку.
Стивен снова заснул. Когда он проснулся, Бонден греб все в том же ровном ритме, но встающее позади них солнце разогнало испарения. Спокойное море окрасилось в невероятно нежный ровный синий цвет, а Джек Обри чрезвычайно внимательно всматривался вперед сквозь яркий свет.
— Вон он, — заметил Джек, уловив движение Стивена. Мэтьюрин, последовав за его взглядом, увидел остров с верфью, а вдоль верфи — корпус тускло–коричневого корабля, довольно маленького.
— О, — воскликнул доктор еще до того, как к нему вернулась способность соображать, — у него нет мачт.
— Какие прекрасные, совершенные обводы, — восхитился Джек, а потом ответил Стивену, — через день–другой его отбуксируют к плавучему крану. Там мы найдем мачт в избытке. Ты когда–нибудь видел что–то изящнее, Бонден?
— Нет, сэр, исключая, разумеется, «Сюрприз».
— Эй, в шлюпке, — окликнули их.
— «Диана», — трубным голосом ответил Бонден.
Исполняющий обязанности помощника заместителя суперинтенданта верфи принял капитана «Дианы» со всей помпой, какую позволила его рабочая партия из четырех человек, но церемонию разрушил резкий и даже вздорный вопль снизу:
— Джон, если ты вот прям сейчас же не спустишься, твои яйца станут каменными, а бекон весь сгорит.
—
Шлюп на деле оказался вполне знакомым благодаря изучению чертежей прошлым вечером, но всё же пока Джек водил Стивена вверх и вниз по трапам, по палубам и в трюмы, он продолжал восклицать: «Какой славный кораблик, какой славный кораблик!». Вернувшись на форкастель и глядя в сторону Батавии, он произнес:
— Не обращай внимания на покраску, Стивен, не обращай внимания на мачты. Несколько недель работы верфи все это решит. Но только прекрасный мастер с отличным деревом под рукой — ты видел превосходные висячие кницы? — мог создать такой маленький шедевр. — Некоторое время он размышлял, улыбаясь, и потом спросил: — Скажи мне, на каком титуле запнулся бедняга Фокс во время нашей первой аудиенции у султана?
— Kesegaran mawar, bunga budi bahasa, hiburan buah pala {9} .
— Наверное, да. Но я имел в виду перевод. Что значит последняя часть?
9
Роза восторга, цветок любезности, мускат утешения (малайск.).
— Мускат утешения.
— Именно так. Именно эти слова болтались в глубине моего разума. Какое прекрасное имя для прочного, изящного, недавно обшитого медью небольшого корабля с широкой кормой, какой бальзам на душу любого человека. «Мускат» для повседневного использования, «Мускат утешения» для документов. Дорогой «Мускат»! Как прекрасно!
Глава четвертая
Немногое из происходящего в Батавии надолго оставалось неизвестным в Пуло Прабанге. Вскоре после того, как со всеми возможными в данных условиях формальностями «Мускат» зачислили в списки флота как корабль шестого ранга, от ван Бюрена пришло письмо. Он поздравил Стивена с выживанием, рассказал о молодом, крайне одаренном и привязчивом орангутанге, полученном в подарок от султана, и в конце добавил: «Меня особо просили передать вам, что корабль выходит в море семнадцатого. Мой информатор не рискнул брать на себя ответственность и сообщить, насколько хорошо тот снаряжен, но надеется, что ваши пожелания хотя бы отчасти исполнены».
Настало семнадцатое, но на «Мускате» едва только установили мачты. Его исключительно сухие, чистые, хорошо пахнущие трюмы, выскобленные до свежего дерева руками бесчисленных кули и высушенные после последних шквалов муссона благодаря настежь распахнутым люкам и орудийным портам (ни таракана, ни блохи, ни вши, не говоря уж о крысах, мышах или пропитанном грязью старом балласте) пустовали, и шлюп сидел в воде абсурдно высоко. От носа до кормы широкой полосой сверкала медная обшивка.
Голландские чиновники, а в еще большей мере голландские мастера на верфи оказались высококвалифицированными и добросовестными даже по стандартам королевского флота. Эта замкнутая корпорация не терпела посторонних. Они стремились работать так скоро, насколько позволяла их ограниченная численность и даже (за компенсацию) поработать несколько часов сверх положенного, но не принимали никаких мастеров со стороны, несмотря на все их способности. Исключение — действительно грязная работа по выскребанию трюмов, она оставалась уделом одной из каст бугисов. Никакой помощи «мускатовцев» не требовалось. На верфи корабль оставался заповедником судостроителей. Если боцман мистер Краун, притоптывая от нетерпения, пальцем трогал сезень (строго говоря, сфера ответственности такелажников), раздавалась команда «Всем прочь», и все работники откладывали инструменты и уходили, символически умывая руки после сходней. Обратно они возвращались лишь после затяжных переговоров и оплаты упущенных часов. В теории, они принадлежали к покоренной нации, а верфь, древесина, такелаж и парусина могли принадлежать королю Георгу, но непредвзятый наблюдатель об этом вряд ли бы догадался. А исключительно предвзятая главная их жертва — постаревшая, в морщинах и серая от раздражения — по два–три раза в день вопила: «Измена… мятеж… ад и смерть… выпороть их всех по флоту».