Мускат утешения
Шрифт:
— Ты че, не слышал о мистере Мартине? — Киллик, полировавший серебряную тарелку, замер.
— Не, приятель, ни слова, — ответил помощник Киллика. Звали его Уильям Гримшоу.
— Никогда не слышал о преподобном мистере Мартине?
— Даже и о преподобном.
— Так он же одноглазый, — объяснил Киллик, а потом задумался, — ну да, конечно, это уже после тебя было. Он служил капелланом на «Сюрпризе» в Южном море, будучи закадычным другом доктора. Они ловили диких зверей и бабочек на Мейне, собирали змей, копченые головы, засушенных младенцев — курьезы всякие — а потом их в спирт клали.
— Я однажды видел пятиногого ягненка, — поделился Уильям Гримшоу.
— А потом с капитаном произошло несчастье, и он
— У епископов нет жен, приятель.
— Ну с его дамой, любовницей, значит. Но на борт он поднялся как помощник хирурга, а не как священник — на каперах священников не любят.
— Да и на боевых кораблях тоже.
— Так что сейчас он хирург на «Сюрпризе», режет соплавателей. Сейчас он ножом орудует без страха, понаделав–то столько чучел из крокодилов, бабуинов и прочих гадов. И ждет нас, дай Бог, у каких–то островов за проливом. Тихий, добродушный господин и не слишком гордый — всегда готов написать письмо для матроса или петицию для команды, да еще и помолится за них. Они отправились на восток, а мы на запад, дабы встретиться на краю земли, вот как. Капитан хотел бы, чтобы преподобный оказался сейчас здесь, чтобы спросить — можно ли молиться о ветре или это будет папизм.
— Бедные несчастные ублюдки, — прокомментировал Гримшоу, не обращая внимания на тему молитвы.
— Это ты с чего взял? — Киллик прищурил глаза.
— Потому что если ты постоянно идешь на запад и пересекаешь черту, где дата меняется, то, предположим, если пересекаешь ее в понедельник, то завтра тоже понедельник. Теряешь жалование за день.
Киллик со злобным, разочарованным и подозрительным видом обдумал эту идею. Потом лицо его прояснилось, и он рассмеялся:
— Но если мы постоянно идем на восток, то пересекаем ее в понедельник, а завтра среда, и получаем жалование за вторник просто так. Не так ли, приятель?
— Верно, как сушеный горох, приятель.
— Храни тебя Бог, Уильям Гримшоу.
Прекрасная новость распространилась по всему кораблю, вызвав продлившуюся до следующего дня кипучую радость. Так что во время церковной службы Джек заметил отсутствие обычной безмятежной, спокойной, прям–таки коровьей внимательности. После нескольких гимнов и псалма он закрыл молитвенник, сделал значительную паузу и объявил: «Все, кто хочет, могут вознести смиренную и искреннюю, но не заносчивую молитву о благоприятном ветре». Ответ оказался неожиданно громким: бормотание и шум, обычные в церквях (большинство матросов из западных графств принадлежали к нонкоформистам), всеобщее «Есть», что–то вроде «Слушайте» — смутная волна одобрения, но столь громкая, что он остался недоволен.
Многие из команды «Муската» тоже оказались недовольны, и открыто возлагали на своих товарищей ответственность за тот потрясающе ужасный шторм, который им пришлось переживать, казалось бы, бесконечно, и совершенно беспричинный. Обе вахты большую часть ночи на палубе, теплое, фосфоресцирующее буйное море заливает шкафут корабля, от носа до кормы протянуты спасательные леера.
До того Джек изучил поведение «Муската» при слабом ветре, штиле и встречном ветре. Теперь ему удалось выяснить, как шлюп ведет себя при шквалах, сильном ветре, очень крепком ветре, буре и при таких ветрах, что корабль на достаточном расстоянии от берега несся по ветру под одним лишь наглухо зарифленным фоком, в то время как команда с предельным рвением высматривала не нанесенные на карту рифы, а вблизи берега, как, например, среди страшных рифов и многочисленных островов Макасарского пролива, изящно дрейфовал под грота–стакселем, оставаясь сухим будто утка. «Мускат» не только восхитительно дрейфовал круто к ветру, но и при очень сильном ветре мог идти меньше шести
Стоит признать, что за исключением трех–четырех неестественных шквалов, отнесших шлюп за Сулавеси, бури формально были благоприятными — они с ревом налетали на пенящееся белым море с зюйда или зюйд–веста. Стоит признать и то, что, когда на почившей «Диане» шли на ост через высокие южные широты, все «мускатовцы» повидали и ветры посильнее и волны повыше, еще и осложненные обмороженными руками, обледенелыми палубами и опасностью ночью наткнуться на айсберг размером с собор. Но теперь наступление плохой погоды матросы считали нечестным, поскольку та оказалась совершенно неожиданной. Неестественно менять все паруса три раза, дойдя в конце концов до грубой и чудовищно тяжелой парусины, обычно используемой для прохода к югу от мыса Горн. Более того, все труды оказались почти напрасными: хотя ветры дули с нужного направления, «Мускат» едва мог ими воспользоваться в этих опасных, почти неизученных водах.
Только когда они почти достигли экватора, муссон хоть немного пришел в себя, и на корабле удалось снова установить брам–стеньги. Случилось это в пятницу. Весь этот день и большую часть следующего заняла смена парусов, их просушка и уборка, пока «Мускат» плавно скользил на четырех узлах по гладкому морю, а дозорные заняли все возможные возвышенные места. Вечерний покой разорвал рев карронад и более низкие одиночные ноты погонных орудий.
Во время предыдущих штилей матросы успели напрактиковаться с небольшими аккуратными орудиями (каждое всего–то семнадцать английских центнеров), и расчеты даже смогли их полюбить.
— Хорошие стрельбы, мистер Филдинг, — смог признать Джек совершенно искренне, и добавил: — Но были бы еще лучше, будь у нас больше мичманов. Нам нужно еще минимум двое здесь и один на квартердеке.
— Вполне согласен, сэр, — ответил Филдинг. Заметив, что капитан Обри не собирается ничего уточнять, он спросил: — Планируете завтра оснастить церковь, сэр?
— Думаю, нет. Может, лучше предоставить такие вещи самим себе. Так что давайте ограничимся смотром и Дисциплинарным уставом. По крайней мере, пока не выйдем в открытое море. И не думаю, что стоит играть общий сбор. Матросам не помешал бы отдых. — После паузы Джек добавил: — Давайте пропустим по бокалу внизу, как только там снова появится каюта.
Переборки, мебель, капитанская скрипка, портрет Софи и все, что могло помешать работе у орудий при полной очистке палубы от носа до кормы, принятой на кораблях под командованием Джека Обри почти как ежевечерняя норма, при первых звуках «все по местам» спустили вниз. Теперь их с невероятной скоростью расставляли на местах молодой плотник и его команда (бывалые работники). Через пять минут каюта снова стала христианским жилищем с шерри и печеньем на подносе.
— Думаю произвести в мичманы Конвея, Оукса и Миллера. Что скажете?
— Конвей всегда был выдающимся юношей. И Оукс с Миллером хорошо себя показали при недавнем шторме.
— Я заметил. Очень хорошо понимаю, что они далеки от совершенства, но нам нужны мичманы. Можете предложить кого–нибудь из матросов, которые справились бы лучше?
— Нет, сэр, — признал Филдинг после некоторого раздумья. — Честно говоря, не могу.
Флотские представления об отдыхе могли обескуражить многих сухопутных. Койки установили в сетки на полчаса раньше обычного, и во время завтрака боцман проревел в главный люк: «Все слышите? Подготовиться к смотру в пять склянок: парусиновые рубахи и белые штаны». Его помощники ближе к носу повторяли: «Все слышите? Парусиновые рубахи и белые штаны к смотру в пять склянок». Крики эти на военном корабле почти столь же привычны, как и кукареканье на ферме.