Muto boyz
Шрифт:
…На следующий день, уже ближе к вечеру, мы оба уехали. Нам нечего было больше ловить на этом долбаном семинаре — смеяться два дня подряд над одним и тем же было глупо, да и вообще.
Всю дорогу Чикатило травил байки про свою мошенническую жизнь, а я рассказывал про Нэцкэ, Илону и Свинью — у меня тоже получалось смешно, да, наверное, это и на самом деле было смешно. Я ничего не говорил Чикатиле по поводу прочитанного, а он не спрашивал моего мнения. По-моему, нас обоих это устраивало.
Уже на подступах к Москве я полез в карман за сигаретами и нащупал упаковку
— Смотри, Чик, — сказал я, протягивая упаковку. — Они так и не были задействованы.
Чикатило щёлкнул по носу мохнатого чёртика, посмотрел на меня не в меру серьёзным взглядом и как-то медленно, чуть ли не по буквам, произнёс:
— Ничего, добрый самаритянин. Когда-нибудь оно ещё сработает.
Мы оба знали, что это не так.
ЭПИЛОГ — XXI
АВТОСАЛОН: «Дэу-нексия»
С тех самых пор я больше не видел Чикатилу. Мы были не настолько глупы, чтобы дружить семьями.
Мы были также не настолько глупы, чтобы просто поддерживать отношения. Встречаться раз в три недели и вспоминать прошлое после стандартных «как-работа-как-семья», ответы на которые один не произносит, а другой не слушает. Потому что это — для старых пердунов, динозавров, рыб латимерий. А мы ведь были ещё молодыми — да у нас вообще всё только начиналось, всё находилось всего лишь на старте.
Вещи существуют не только в настоящем, но и в прошедшем времени. Причём на общую ценность вещи эта грамматическая категория не влияет. Ценным бывает не только происходящее сейчас, но и происходившее раньше (которое в английском обозначается как perfect, или совершенное). Нас обоих больше интересовала эта самая общая ценность: если и была в мире такая вещь, как наши отношения с Чикатилой, ей лучше было оставаться законченным действием. Совершенным или совершённым — «е» меняется на «ё», не изменяя при этом сути. Наверное, именно поэтому буквочка «ё» в печатных текстах обычно игнорируется.
Поначалу мы перезванивались — сначала раз в неделю, потом раз в две, потом в три. И так далее по нисходящей. Договаривались созвониться на выходные и попить пивка, покурить ганджи. А к выходным выяснялось, что Ленину (Настину) маму надо кровь из носу везти к доктору, который живёт на другом конце Москвы.
Потом мы поняли, что глупо сопротивляться естественному ходу событий, и стали созваниваться раз в полгода. Не договариваясь о воскресном пивеган-дже — просто из любопытства. Для того чтобы поставить в каком-то своём регистре очередную галочку: тот-то сейчас там-то, занимается тем-то. Бесцветную, неэмоциональную галочку. Это называется — размеренная жизнь, когда всё здорово.
У Чикатилы всё пошло (номинально) вверх после той первой книжки. О нём заговорили. Его перевели на английский и стали везде печатать — не то чтобы глобально, но так, что
Хотя от этого теперь было ни холодно, ни жарко. Наверное.
Я иногда глупо мечтал о том, чтобы Чикатило выкинул какой-нибудь отвратительный фортель, сделал что-нибудь злое и херовое. Полил бы меня грязью в каком-нибудь теле- или газетном интервью. Пустил бы по общим знакомым скабрезный слух про мою гражданскую жену. С экрана телевизора в конце концов назвал бы себя новым Иисусом или сверхчеловеком. Тогда наше расхождение в пространстве стало бы ощущаться законным. Нотабене: оно и так было законным, но ЭТИ законы не подразумевают ничьей — вины, а отсутствие виноватого вообще всегда затрудняет людям жизнь.
В ту действительность (1993–1999, как гласит эпитафия) меня уже давно ничто не ввергает — даже звонки Чикатилы (я уже говорил: раз в полгода). Той действительности больше нет. Затянувшееся детство проиграло на своей шарманке полный набор прилагающихся мелодий — так и должно быть, это такая фишка, которая не обсуждается.
Только есть ещё одна фишка — маленькая такая фишечка, красный колпачок из мягкой пластмассы. Если я когда-нибудь напишу книжку о Чикатиле (а я когда-нибудь обязательно напишу книжку о Чикатиле), я напишу только первую серию. Именно про ТУ действительность. Потому что про все остальное никто читать не будет.
Эта книжка должна будет в соответствии с традициями жанра закончиться смертью главного героя. Должна будет, но не закончится. Потому что до тридцатника умирают только герои рок-н-ролла, который тоже мертв. А люди типа нас с Чикатилой остаются жить — если ты не склеил ласты до кризиса среднего возраста, то потом сделать это с каждым годом всё труднее и труднее… И с этим надо как-то мириться, к этому надо привыкать. Каламбур: с этим надо как-то жить…
Я сажусь в «Дэу», проворачиваю ключик, стартую. Стараюсь не сбивать зеркала у припаркованных по обе стороны дорожки машин. Почти всегда у меня это получается.
Всё ведь хорошо, всё просто прекрасно. Надо ехать вперёд, не оглядываясь на светофоры и дорожные знаки. Включить левый поворотник, обогнать вялую замызганную черепаху с буквой «У» на заднем стекле. Включить правый поворотник, перестроиться обратно. Поставить музыку громко-громко, какой-нибудь весёлый «Limp Bizkit» или электронщину типа «Chemical Brothers». Или вообще что-нибудь попсовое, вроде Fatboy Slim'a. В клипе «Right Here, Right Now» конечный продукт эволюции похож на Стриженова. Стриженов тоже любил агрессивную манеру вождения — так это называют в журналах, рекламирующих высокооборотистые тачки.
Иногда я включаю правый поворотник, останавливаюсь у бровки и беру пассажиров. Они вжимаются в сиденья и сдерживают рвотные спазмы, а вот меня давно уже не тошнит от этих гонок на выживание. А если вдуматься — то меня вообще уже ни от чего не тошнит. Чёрт возьми, да это же просто здорово.