Музей революции

Архангельский Александр Николаевич

— Директор, я дико извиняюсь, давайте напрямки. Вам нужен крепкий жулик? Вот он я, весь ваш. Обещаю: ничего не утечет, никто не подкопается. Тридцать процентов.

— Тридцать процентов?! За что?

— А сколько же?

— Ну… не знаю… Я бы думал, все десять.

— Тридцать, господин учитель, тридцать.

— Ну давайте хотя бы пятнадцать.

— Соглашайтесь, Теодор Кузьмич. Хорошая цена. И главное, вы ничего не потеряете. Я же резко увеличу обороты, на руки получите гораздо больше, чем сейчас.

И Желванцов не обманул.

В обычной жизни, он был похож на робота из старых голливудских

фильмов; казалось, у него к рукам привинчены стальные штучки — телефоны и блестящие экранчики (такие же, как у Иван Саркисыча и его черно-белого мальчика). Но бухгалтерию — домашнюю, не для отчетов — он вел вручную, по-старинке, в общих тетрадях с клеенчатой обложкой, пачкучей шариковой ручкой. Почерк курчавый, с нажимом, штабной. Молодой-молодой паренек, а советский.

— Виталий, дорогой, оставь тетради. Сегодня плохо, больно. Завтра все внимательно смотрю.

— Вот завтра, господин учитель, и принесу.

— Ты что же, мне не доверяешь?

— Вам, разумеется, я доверяю. Кому же еще, как не вам. Но если кто найдет? А с обыском придут?

— Какой обыск? Зачем? Кто?

Глаза Виталия округлились.

— Теодор Казимирыч, мы ввязались в серьезное дело, вы это понимаете, или как? Мы пытаемся отжать больших людей, а они чего? Глазками похлопают, скажут спасибо? Вам кошки — ничего не объяснили? Вытравили — за ночь — всех!

— Кошки объяснили. А у тебя что ж, не найдут?

— А у меня, — гордо и раздельно ответил ему Желванцов — не найдут.

И тут зазвенел телефон. Не простой телефон, а с гербом. Значит, не помощник и не секретарша. Сам. А вы говорите наподличал. А вы говорите — обыщут. Сами обыщем. Если решим обыскать.

 Шомер гордо подмигнул завхозу, ловко расслабил мышцы лица и ответил со сладостным, нежным прогибом:

— Слушаю. Аллоу. Виктор Викентьевич? Здравствуйте, Виктор Викентьевич. Спасибо, что звоните, Виктор Викентьевич.

10

Племянники мерзкого Гоши оказались под стать ему, жмеринские лбы, безразмерные, упрямые, с выражением наивной хитрецы на больших и глупых лицах: дескать, знаем-знаем, нас не проведешь. Сели, набычились, ждали: что, будешь нас мирить? а вот мы возьмем и не помиримся.

Но первый же вопрос поставил их в тупик.

— Привет, пацаны. Я Миша. Ты Жора, ты — Боря? Отлично. Боря, скажи, ты веришь в правду?

Боря не знал, что нужно на такое отвечать, поэтому сказал с тяжелым вызовом:

— Я — верю.

— Ну верь. Ты, Жора тоже?

— Тоже.

— А я вам так скажу, ребята. Лучше ни во что не верить, а просто действовать по правилам. Хорошие, плохие, нам по барабану. Правила. Вот эту книжицу читали?

Он показал им драную брошюрку — советский транспортный закон. Перелистал, нашел их случай. Статья, параграф, пункт. Нормы перевозки, сроки, ответственность сторон. И быстро, в полчаса уговорил.

Бензиновые братья позвонили через месяц. У их друзей такая же проблема. Вопрос решить не получается. Поможешь? И у Ройтмана мелькнула мысль, холодная и быстрая, как тень. Реальный суд в стране не действует; подключать бандитов, разбираться по понятиям себе дороже; значит, появился спрос на справедливые решения. По закону, но в обход продажных судей. Нужно

создавать подпольный суд…

Он срочно вылетел в Россию, начал разговоры говорить. Реакция была примерно одинаковой. С ума сошел — тут что-то есть — вот телефон, поговори с Петровым, Ароновичем, Шаликашвили — если вдруг получится, мы в доле.

Через некоторое время в Гамбурге, на выезде из аэропорта (чтобы можно было обернуться за день, утром прилететь, а вечером обратно), появилась мелкая контора. За промытым офисным стеклом сидели три пожухлых старичка. Листали документы, подшивали в папки, неумело, с тяжелым нажимом, как на старых пишущих машинках, тюкали в клавиатуру, подслеповато вглядываясь в толстые экраны. Аморфные движения, настороженные лица, мешковатые костюмы. Один из них был павлодарским адвокатом, другой всю жизнь служил юрисконсультом на Беговой и с нескрываемым презрением цедил клиентам: так, объясняю снова, вы не поняли, дедушка и бабушка разводятся, дедушка прописывает вас… А третий дослужился до судьи — несмотря на характерный нос и мягкие слоновьи уши в складках; Ройтман ему не очень доверял, но деваться было некуда, где он еще найдет реального судью в колбасной эмиграции, да еще за эти деньги?

Раза два в неделю Ройтман появлялся в офисе, опускал гремучие роль-ставни; в темноте между пластинами светились зубчатые узкие полоски, похожие на линию отрыва. Один из стариков вытаскивал из шкафа мантию, взмахивал, как простыней, и ловко бросал на гладильную доску. По офису распространялся теплый запах пыли. Двое других доставали приготовленные папки, а Ройтман выходил встречать гостей, рассаживал их по диванчикам, и предлагал начать процесс.

11

Дело постепенно разрасталось; кооператоров сменили фабриканты, иски стали сложные, объемные. Старичков он спровадил на пенсию, выбил рабочие визы молодому ленинградскому судье из областного арбитража и тридцатилетним бойким адвокатам из Воронежа. И завел себе отдельный офис возле ратуши — для предварительных переговоров.

Однажды объявились вологодские владельцы шарикоподшипника: не смогли договориться о разделе пая. По закону (черный ройтмановский арбитраж не признавал понятий; полки распухали от ксерокопированных уточнений и поправок, дополнительных определений Верховного суда) прав был младший партнер. Он-то и вышел на Ройтмана. Приятный, тихий паренек, из технарей, очки с двойными стеклами, расплющенный голос; если б не расслабленность движений, по которой узнается человек, давно привыкший к деньгам, можно было бы принять его за неудачника-зануду.

Полуразвалившись в кожаном кресле, паренек не спеша закурил бриаровую трубочку, с маленькой матросской чашкой на прямом коротком чубуке, пфыкнул дорогим вишневым табаком:

— Веня меня зовут. А вас — Михаил. Говорят, вы служите местным царем Соломоном?

— Говорят.

— А почему вас слушаются? Почему не посылают?

Ройтман скучно рассказал, как ленинградские, московские, свердловские и томские дельцы договорились признавать решения его суда, а если кто не понял, с таким сообщество прощается. И человек выпадает в осадок. Сделки рассыпаются, на звонки никто не отвечает, бизнес медленно, но верно идет ко дну.