Муж беспорочный

Шалина Марина Александровна

И дернул же нечистый Некраса за язык:

— Княже, так вечереет уже…

Ростислав, вне себя, замахнулся… Некрас подсадом ушел под руку; остановившись в полушаге, промолвил холодно и очень серьезно:

— А вот этого не надо, княже. Потом будет стыдно, да будет поздно.

Конечно, потом Ростиславу было стыдно. Конечно, он извинился, поскольку никогда не считал зазорным признавать свою неправоту, хотя бы и перед слугами. Конечно, в город они уехали только утром, поскольку какой же дурак ночью будет переть через зимний лес? Но ни единой живой душе Ростислав не объяснил, отчего так взъярился, что поднял руку на верного

своего товарища — а ведь такого с ним отроду не случалось. Причина была проста — Некрас тоже был в том сне. Некраса он видел в числе… интриганов? Ну ведь не наследников же!

Глава 6

Ведьм не существует.

Постановление инквизиции от *** года.

Когда великий жрец вернулся в пределы Храма, он, ни на кого даже не глядя, обратился к Любаве:

— А теперь, княгиня… полагаю, Любава?

Любава поклонилась. Все было позади, но отчего-то перед этим старцем она робела больше, чем перед всеми оружными древлянами.

— Верно, батюшка. Но, не прогневайся… как ты узнал?

Старец неожиданно широко улыбнулся:

— Да что и узнавать-то? Про твое путешествие мне ведомо, а какую еще жену может сопровождать десяток киевских дружинников?

И тотчас вновь посуровел:

— Так как же было дело, княгиня Любава?

— Батюшка, дело-то было, не совру… — затараторила Путиха, но старец оборвал ее:

— Молчи, ведьма. Не тебя спрашиваю.

Знахарка враз примолкла и даже как-то съежилась. По мере того, как Любава рассказывала, жрец мрачнел все больше, и наконец проговорил:

— Княгиня, ты понимаешь, что это война?

— Вовсе не обязательно, — поспешно ответила та.

— Нискиня молод, горяч, и совсем недавно на престоле. Не стерпит он полянского самоуправства.

— Уж князя Нискиню-то я уговорю, — самоуверенно заявила Любава. — Тем более если он так молод. А самоуправства никакого тут не было. Если помешаешь кому-то человека убить, разве это самоуправство?

— Не твое это было дело, княгиня. Это дело их рода.

— Чье дело, для тебя важно! — вспылила княгиня. — А жизнь человеческая для тебя не важна?

— Важна. И этой ведьмы — не больше, чем сотен других людей, которые, возможно, выйдет завтра на битву.

— Она знахарка, а не ведьма! — возмутилась Любава.

— Вопрос, княгиня, не в том, ведьма ли она, а в том, действительно ли она учинила потраву. И помолись всем богам, чтобы она оказалась невиновной, потому что только тогда, возможно, войны удастся избежать. Кстати. Погибли все коровы и овцы, а конь, хотя и болен, но пока жив. Тебе это ни о чем не говорит?

— Нет, — честно призналась Любава.

— Ладно. Поступаем так. Ты, знахарка невезучая, остаешься до утра в Храме. Здесь тебя никто не тронет, но и сбежать — учти! — не удастся. Вы, веселые ребятки, ждите, вас разместят, и тоже из Храма ни ногой.

На столь фамильярное обращение обидеться никто не посмел.

— А ты, княгиня, немедленно едешь к князю Нискине. Не беспокойся, тебя он примет сразу. Ступай! Хотя подожди.

Дальше великий жрец сделал нечто странное и Любаве непонятное. Он достал из большого, рыбьим зубом украшенного ларца тонкую выскобленную дощечку чуть больше ладони размером, кисточку и маленький кувшинчик наподобие тех, в которых хранят благовония или разные притирания. В кувшинчике оказалась темно-коричневая краска. Старец начал

что-то чертить на дощечке. Любава не удержалась и заглянула ему через плечо. Среди множества разных значков, рисуночков и завитушек Любава увидела две волнистые полосы, громовое колесо, почему-то заключенное в треугольник, катящийся посолонь крест, немного похожий на Хорсов знак (как догадалась Любава, знак Даждьбога); некоторые значки были похожи на человечков в разнообразных позах, а большинство не было похоже вообще ни на что.

Закончив свой таинственный труд, старец подал дощечку Любаве.

— Передашь это князю, скажешь, что от меня. Ах да. От Владимира.

Любава не сдержала возгласа изумления. Она знала, что жрецы практически никогда не открывают своего имени посторонним. Великий жрец Даждьбога промолвил:

— Кто владеет знанием, тот владеет миром… чадо.

* * *

Золотая Даждьбожья ладья еще только показалась из-за края земли, а древляне, как было условленно, уже стояли перед вратами храма. Да, воистину это был Храм; единственный в своем роде. Огромное, круглое в плане, здание поражало воображение. Сложенное из красного гранита, оно, тем не менее, не казалось тяжеловесным; оно устремлялось ввысь, к самому солнцу. Каменное строительство было в ту эпоху еще почти неизвестно, и оттого Храм казался настоящим чудом. И немногим было известно, что в действительности он построен из дерева и только снаружи отделан под камень; а уж каким искусством была создана такая отделка, что ее даже вплотную нельзя было отличить от гранита, и вовсе не сказал бы ни один человек на свете, особенно тот, кто знал. Изнутри убранство было столь же великолепным. Солнечный луч проникал сквозь круглое окно в потолке, падал с головокружительной высоты, отражаясь в сложной системе бронзовых зеркал, и образовывал на полу световой круг.

В этот круг ввели Микулу и Путиху. А вот дальше… не было никаких торжественных речей, подобающих случаю. «Невезучая знахарка» выглядела жалко. Она закуталась в тулуп, и два пуховых платка, и валяные сапоги, а все равно зябла, поминутно кашляла, хлюпала носом, и пыталась утереть его большим вышитым рушником; впрочем, без особого успеха.

— Что это с ней? — в недоумении спросил кто-то из древлян.

— А сами не догадываетесь? — вопросом на вопрос ответил великий жрец.

— Да никак простыла?

— А чего и удивляться, нагишом по стуже-то поди походи, — согласился другой.

Владимир вкрадчиво осведомился:

— А вы хоть раз видели простуженную ведьму?

Никто не ответил, но выражение лиц всех присутствующих явно подразумевало «нет». Великий жрец спросил женщину, признает ли она свою вину. Отшвырнув свое полотенце, она вскинула руки:

— Здесь, пред ликом Даждьбога животворящего, клянусь именем Его, что никогда не творила ворожбы, чтобы сгубить Микулину скотину!

Древляне невольно шарахнулись в сторону, в ужасе ожидая, что сейчас бог испепелит клятвопреступницу. Ничего не случилось. Мужики молча переглядывались, ничего не понимая. В Храме Даждьбога и именем его нельзя дать ложную клятву. Это одинаково знали и обвиняемая, и пострадавший, и судья. Просто нельзя. Но ведь это означало…

— Микула, эта женщина оправдалась перед тобой? — бесстрастно вопросил великий жрец.

— Д-да, батюшка, — неуверенно пробормотал Микула. — Но… отчего же скотина-то околела?