Муж и жена
Шрифт:
Джеффри перевел взгляд с одного своего поклонника на другого, и те вдруг заметили в его лице какое-то новое выражение. Да и его манера держаться несколько озадачила их.
— Вы сами не можете ответить достойно сэру Патрику, и потому пришли ко мне?
— Да, — ответили Первый, Второй и Третий в сопровождении хора.
— А я не стану спорить с сэром Патриком.
— Почему? — воскликнули Первый, Второй, Третий и оба хориста.
— Потому, — изрек Джеффри, — что вы заблуждаетесь. А сэр Патрик прав.
Поклонники Джеффри не просто изумились, их чуть не хватил удар.
Не прибавив больше ни слова, Джеффри направился к креслу, где сидел сэр Патрик, и без обиняков обратился к нему. Его незадачливые апологеты двинулись за ним, и вот что к своему вящему удивлению
— Вы готовы, сэр, заключить на что угодно пари, — начал Джеффри, — что мне не получить степени? Вы совершенно правы. Я не получу ее. Вы усомнились, что джентльмены, стоящие у меня за спиной, умеют читать, писать и считать? Вы и тут правы, мы ничего этого не умеем. Вы сказали, что люди, подобные им и мне, начав с гребли, бега и тому подобного, могут докатиться до любого преступления, включая убийство. Что ж, может, вы правы и в этом. Кто наверное знает, что с ним случится? И что ему суждено совершить в этой жизни? Всякое может быть и со мной, и с любым другим. Откуда мне знать, как дальше все обернется? Откуда вам это знать? — Джеффри неожиданно повернулся к потерявшей дар речи депутации. — Вы ведь хотели знать мое мнение? Теперь вы его знаете. По-моему, я высказался достаточно ясно?
Было что-то такое в этой бесстыдной браваде, в этом залихватском самолюбовании, отчего у присутствующих, даже у сэра Патрика, мороз подрал по коже.
Воцарившуюся тишину нарушило появление в библиотеке еще одного гостя. Это был известный всему Лондону да и всей Англии врач, приехавший накануне в Уиндигейтс немного отдохнуть от лондонской суеты, человек почтенных лет, характера спокойного, но твердого.
— О чем-то спор? — спросил он. — Я не помешаю?
— Никто не спорит. Полное согласие во мнении, — с напускной веселостью ответил за всех Джеффри. — Чем больше народу, тем лучше, сэр.
Бросив пристальный взгляд на Джеффри, знаменитый врач, намеревавшийся пройти вглубь, остановился у двери.
— Прошу меня простить, — обратился к Джеффри сэр Патрик незнакомым еще Арнольду, серьезным, не терпящим возражения тоном, — но я не вижу согласия во мнениях. Его нет и не может быть. Я отказываю вам в праве, мистер Деламейн, причислять меня к людям, разделяющим чувства и мысли, только что вами высказанные. Это побуждает меня объясниться. Вы изложили свое понимание моих слов. Теперь послушайте, как я понимаю их. Моей вины нет, что спор, возникший в парке, был перенесен в эту комнату и нашел других слушателей.
Сэр Патрик посмотрел на Арнольда и Бланш, потом на лондонскую знаменитость. Тот все стоял в дверях, поглощенный занятием, полностью отвлекшим его от происходящего. Оставаясь в тени, он пристально изучал лицо Джеффри, залитое ярким дневным светом, что вряд ли ускользнуло бы от присутствующих, не будь глаза всех устремлены на сэра Патрика.
Изучать лицо Джеффри в эту минуту было не так-то легко.
Пока сэр Патрик излагал свое несогласие, Джеффри сел в кресло у двери в сад, упрямо не слушая бросаемых ему упреков. Горя нетерпением поговорить с единственным человеком, способным верно оценить положение, в каком невольно очутились Арнольд с Анной, он в споре приятелей с сэром Патриком взял сторону последнего; он жаждал поскорей избавиться от их назойливого присутствия, но благодаря необузданности характера все испортил. И вот он сидел сейчас с безучастным лицом, по которому вы не могли бы прочесть — разочарован ли он промашкой или просто выжидает своего часа. Уголки его губ тяжело опустились, глаза уставились в одну точку; ясно было одно, этот человек начеку и не даст вовлечь себя в готовый вот-вот вспыхнуть спор.
Сэр Патрик взял со стула газету, которую принес из сада, и взглянул в сторону своего друга, лондонского врача, но тот ничего не видел и не слышал.
Все его внимание было поглощено исследуемым предметом. Он все так же стоял у двери, и в уме его шла напряженная работа: что-то в Джеффри вместе интересовало и озадачивало его. «Этот человек сегодня утром вернулся из Лондона, всю ночь он провел в дороге. Можно ли объяснить то, что я отчетливо читаю в его лице, естественной усталостью? Скорее всего, нет», — размышлял
— Наш маленький спор, — продолжал сэр Патрик, отвечая на вопросительный взгляд племянницы, — начавшийся, моя девочка, в парке, был вызван вот этим абзацем, в котором говорится об участии мистера Деламейна в предстоящем состязании двух бегунов в одном из предместий Лондона. Видишь ли, я придерживаюсь мало кем разделяемого мнения относительно подобных публичных выступлений, которые так модны теперь в Лондоне. Возможно, я погорячился и отстаивал свое мнение с излишней резкостью, споря с этими джентльменами, которые, должен признать, защищали свою точку зрения со всей искренностью.
Первый, Второй и Третий ответили на этот маленький комплимент в их сторону новым взрывом негодования и протеста.
— Ничего себе, погорячился! Вы забыли, сэр, что вы сказали: гребля и бег, да, да, гребля и бег приведут нас рано или поздно на скамью подсудимых или еще того хуже — на виселицу! Вы не станете отпираться, сэр.
Два хориста поглядели друг на друга и выразили согласие с мнением большинства.
— По-моему, сэр Патрик так и сказал, Смит?
— Разумеется, Джонс, так и сказал.
И только два человека оставались безучастными к спору: Джеффри Деламейн и медицинское светило. Джеффри по-прежнему сидел словно в оцепенении, равнодушный и к нападкам, и к защите. Знаменитый врач все так же стоял у двери, с неослабевающим интересом наблюдая за человеком, который, по-видимому, принял внутренне какое-то решение.
— Выслушайте меня, джентльмены, — учтиво продолжал сэр Патрик. — Я хотел бы сказать несколько слов в свою защиту. Не забывайте, вы принадлежите нации, у которой как ни у какой другой сильна амбиция соблюдать правила честной игры. Прошу прощения, но я повторю, что я сказал в парке. Вы помните, с чего я начал? Я признал, как признал бы вместе со мной любой здравомыслящий человек, что большинство людей, умеющих разумно сочетать умственные занятия с физическими упражнениями, достигают в первом больших успехов благодаря укрепляющему воздействию второго. Стало быть, весь вопрос в мере и степени. Я упрекаю нынешнее поколение в забвении этой простой истины. Общественное мнение в Англии, как мне кажется, склоняется сейчас к тому, что тренировка тела столь же важна, сколь тренировка ума. Более того, если не в теории, то на практике все более заметна абсурдная и весьма вредная тенденция отдавать преимущество физической культуре в ущерб воспитанию ума и души. Я не встречал более искреннего и горячего энтузиазма, чем энтузиазм, вызываемый университетской регатой. И еще я заметил: празднества и увеселения в школах и колледжах приурочиваются ко всякого вида атлетическим состязаниям. И пусть беспристрастный наблюдатель ответит мне, что возбуждает больший интерес у нашей публики, наших газет и журналов — выставки в стенах школ по торжественным дням, говорящие об успехах в науках и искусстве, или выступления спортсменов под открытым небом в дни спортивных празднеств? Вы прекрасно знаете, какие зрелища срывают самые громкие рукоплескания, какие занимают самое видное место на страницах газет, кому отдаются самые высокие почести и кто бывает героем дня для всей страны.
— На это нечего возразить, сэр, — заявили Первый, Второй и Третий. — Продолжайте.
Два хориста Смит и Джонс тут же откликнулись в унисон общему мнению.
— Прекрасно, — продолжал сэр Патрик. — Значит, мы все согласны, в чью пользу склоняется чаша весов. Как влияет эта вспышка любви к физической силе на важнейшие проблемы нашей общественной жизни? Может ли она улучшить национальный характер в целом? Разве мы стали с большей готовностью жертвовать мелкими эгоистичными интересами во имя общего блага? Разве решаем наши задачи более разумно, смело и справедливо? Может, стала заметно честнее наша коммерция? Или наши общественные увеселения — зеркало морального здоровья нации — стали тоньше и возвышенней? Ответьте мне положительно на эти вопросы, подкрепите ответы неоспоримыми фактами, и я перестану относиться к нынешней мании сильных бицепсов и пустопорожних голов как к очередному приступу британского бахвальства и самоновейшей форме британской дикости.