Мужчина без чести
Шрифт:
На какое-то мгновенье Белле становится страшно и как никогда хочется рыдать навзрыд. Этого ребенка он не хочет. Он отказался от него. Он не пожелал… и та надуманная ею реакция восторга, счастья, радости, — да чего угодно, лишь бы с улыбкой и блеском в глазах, — всего лишь сказка.
До той ночи он мог обрадоваться.
После нее – нет.
И вперемешку с такими мыслями, вперемешку с окончательным осознанием, все становится на свои законные места. Картина приобретает четкость и ясность. Все дается увидеть в истинном свете. Без ночного покрывала надежд…
Отпускает тошнота и слезы. И даже желание закричать отпускает. Их место
Белла поднимается на ноги, не успев даже удивиться тому, что не надо было ни за что хвататься для опоры. Обоими ладонями, пряча, накрывает живот. Одергивает задравшуюся майку.
И шипит, не скрывая той злости, что чувствует. Не скрывая боли:
— Именно это. Но я не позволю тебе ничего с ним сделать, Эдвард.
Поражена молчанием фитбука. Надеюсь, что ошибаюсь. Жду отзывов.
Комментарий к Глава 4
Буду в отпуске числа до двадцатого. Из-за непостоянства интернета проды, к сожалению, раньше не будет.
========== Глава 5 ==========
Не печалься, все пройдет –
Ангелы не спят.
Их не видно из-за облаков.
Он бежит по коридору, а за ним вдогонку несется черная тень.
Он падает – тень замедляется. Он поднимается – она нагоняет.
Впереди лишь темное пространство с яркими всполохами серого света по стенам. Они будто бы падают из невидимых окон и освещают тот путь, который ему ещё предстоит пройти. Кроваво-красный ковер уходит вдаль. Развернуться – значит столкнуться с тенью лицом к лицу, бежать вперед – бежать в неизвестность. Но выбора у Эдварда нет. Он знает лишь то, что нельзя попасться в страшные когти преследователя. А остальное – неважно.
Вперед, мимо серебряных ваз на постаментах.
Вперед, мимо осколков хрусталя возле стены.
Вперед, под низко свисающим тюлем, кишащим непонятными маленькими жучками.
Вперед. Только вперед.
Его дыхание сбивается, колени подгибаются, а руки, в попытке схватиться за что-то для опоры, дрожат. Эдвард не может бежать, но бежит. С каждым новым шагом переступает через себя, игнорируя то отвратительнейшее чувство, когда сгорает кислород в легких и комьями разрывает глотку новый, пыльный, из коридора, который старается протолкнуться внутрь.
В один из моментов становится так больно, что он громко несдержанно стонет, и его голос эхом отдается от высоких потолков и бетонных стен. Красный ковер алеет больше прежнего.
А чудище ближе. А оно – нагоняет.
Когда тень уже совсем рядом, когда готовится накрыть собой и навеки погрести под черными одеждами, Эдвард падает на колени. От слезящихся и болящих глаз не сразу замечает, где сидит. А выходит, возле двери. Открытой, даже распахнутой двери, ведущей куда-то внутрь огромного комнаты – его тюрьмы. Он протягивает руку, в попытке убедиться, что это не мираж. Чувствует и косяк, и ручку, и гладкое дерево, но как только решает пробраться внутрь, натыкается на невидимую преграду. Тонкое-тонкое прозрачное стекло. Но разбить не выйдет. Никак.
Эдвард в панике оглядывается назад, на тень, однако та, пока он сидит возле двери, в прямоугольнике тусклого света, не двигается. Она замерла у стены. Она ждет. «Пленных не берем».
И снова смотрит на дверь. И снова на тень.
Вот какой расклад… вот какое правило.
Ему всего лишь надо попасть внутрь. Внутри она его не достанет.
Собирая остатки сил, мужчина, стиснув зубы, несколько раз ударяет по стеклу кулаками. Безрезультатно. Зато,
Подтверждая предположение, картинка сдвигается немного вправо, вырисовывая узкую кровать с металлическими поручнями, три плоских подушки, тикающий прибор с капельницей и Беллу, в молитвенном жесте сложившую ладошки. Она плачет – слезы то и дело текут по молочно-белым щекам – и говорит что-то. Просит. Молится. Молится за него – очертания Эдварда, с почти полностью перебинтованным телом и десятком порезов на лице, тоже вполне явные теперь. Ровно наполовину он укрыт одеялом. Ровно на половину приоткрыты его губы. Они синеватые и сухие. Из-за них врачи говорят о нестабильном состоянии, а Белла плачет. С каждой минутой все громче. Уже не шепчет молитву, а выкрикивает. Уже, в отчаянье заломив руки, умоляюще смотрит на него – веки даже подрагивают. Кома. А потом стискивает ладонь и клянется сделать все что угодно, если он поправится. Все что угодно, если останется с ней… если не бросит…
В груди Эдварда что-то разрывается на части. Что-то, стальным колом пронзая сердце, отдает во все тело. От боли ему хочется закричать.
Сам не помня себя, сам не помня, что делает, он вскакивает на ноги, несясь подальше по коридору от треклятой двери. Не может видеть этой картины. Не может видеть, как жена так ужасающе-отчаянно плачет, а он вынужден смотреть на это через стекло, не в силах помочь. Убийственная ситуация…
Сзади тень. Все верно, она стоит лишь тогда, когда он у двери. Когда ждет и смотрит.
…Следующий проем Эдвард пробегает, не обращая на него никакого внимания. Очередная дверь остается позади и очередной перерыв тоже. Скорости он не сбавляет, думая, что все потеряно, но в скором времени ещё один стеклянный портал появляется справа. А потом слева. А потом снова справа. Они идут друг за другом и не кончаются. Их много. Их очень много в этом коридоре…
Мужчина не хочет останавливаться – сознанием, – но тело твердит обратное. Болит и ноет уже везде, а грубые пузыри воздуха снова в глотке. Он умрет, если не переведет дух. Он не доберется до выхода.
И лишь потому, скрепя сердцем и кусая до крови губы, Эдвард все же замирает на очередном прямоугольнике света. Садится на пол, упираясь кулаками в пол. Смотрит в стекло – ему ничего больше не остается. Тень сзади пропадает – не нагнала, успел.
В этот раз перед ним год две тысячи одиннадцатый. Родильное отделение городской больницы Бостона, тринадцатое февраля. В одноместной палате с телевизором и розовыми шторами, под каскадом синих воздушных шаров, вертолетов, медвежат и даже детских пинеток лежит Элис. На руках у неё сладко посапывает Ирма. Сегодня её день рождения. Они с Беллой приходят с цветами и набором детских костюмчиков. Садятся на кресла возле стены и разговаривают с новоиспеченной мамочкой. Джаспер – теперь не только верный муж, но и гордый отец, – на стуле рядом, возле самой кровати, не может налюбоваться на дочку. Он уже её обожает и называет самой красивой на свете. Элис смеется, а в глазах Беллы, несмотря на всю любовь к сестре, серебрятся слезы. Чуть позже – вечером – она будет безутешно рыдать на руках у мужа, вжавшись лицом в его рубашку и ударяя пока ещё безжизненный живот обоими руками.