Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая
Шрифт:
Обратимся к другим российским кинокритикам, которые напомнили о более трудных проблемах, о которых позволяет говорить фильм Райта.
Во-первых, культура XX века узаконила свободу интерпретации:
«что он (читатель, слушатель, зритель) увидит в произведении, то в нём и содержится. Точка».
Сказано слишком категорично, но, по существу, речь идёт о том, что с какого-то времени, «интерпретация» стала нормой. Будто культуре надоело состоять из застывших культурных артефактов – вот роман Толстого, вот скульптура Микеланджело [77] , вот симфония Бетховена [78] , отойдите в сторону, не переступайте дистанцию пиетета. Она начала возвращаться к той форме, которая когда-то была найдена в древнегреческой агоре [79] ,
77
Микеланджело Буонаротти – итальянский скульптор, художник, архитектор, поэт, мыслитель. Один из крупнейших мастеров Возрождения и раннего Барокко.
78
Бетховен Людвиг ван – великий немецкий композитор и пианист, последний представитель «венской классической школы».
79
Агора – название древнегреческой площади.
Во вторых, другой российский кинокритик напомнил о программном эссе Ролана Барта [80] «Смерть автора», в котором речь шла о том, что текст всегда богаче и долговечнее того, кто его создал. Не думаю, что речь идёт о том, что интерпретация, условно говоря, «умнее» автора. Речь как раз идёт о том, что текст освобождается от диктата автора, культура отдаёт предпочтение свободным от всякого догматизма речевым актам культуры.
В подобном подходе, такие великие тексты культуры человека как «Илиада» [81] , «Гамлет», «Анна Каренина», «Улисс» [82] , перестают быть как национальными реликвиями, так и авторскими текстами.
80
Барт Ролан – французский философ-постструктуралист и семиотик.
81
«Илиада» – поэма, авторство которой приписывают Гомеру.
82
«Улисс» – наиболее известный роман ирландского писателя Джеймса Джойса.
…«авторство» Гомера всегда казалось сомнительным, возможно, наступит день, и пусть в другом смысле, мы подвергнем сомнению «авторство» Льва Толстого, хотя авторство рукописей, хранимых в музейных фондах, никогда не будет подвергнуто сомнению…
Можно допустить, что Джо Райт обнаруживает для себя (для себя как художника, ведь он не историк) откровенную театральность этой жизни. Можно даже согласиться с тем, что он чуть пародирует эту театральность, доведя её до гротеска и буффонады.
Но, во-первых, признаем очистительный характер постмодернизма с его пародированием пародирования, с его разрушением жёстких границ национальных культур.
Во-вторых, вспомним русского гения, который призывал нас судить художественное произведение «по законам, им самим над собой признанным» [83] . А театральность как приём, позволяет режиссёру избежать упрёков в том, что он отошёл от исторической правды (кто её знает?).
Наконец, возможно самое главное. Пора, наконец, избавиться от взгляда на культуру, как на арену политических баталий.
Практически любой современный художник, нарочито «национальный», неизбежно воспринимается экзотически, и, в этом смысле, провинциально. Хотим мы того или не хотим, но эпоха постмодернизма, постепенно превращает «национальные культуры» в прошлое, в них можно «входить», но невозможно в них «оставаться». В них можно только «играть», чтобы избегать какой-либо декларативности.
83
Слова русского поэта А. Пушкина в одном из писем: «писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным».
Русское, английское, азербайджанское, постепенно уходит в свободное плавание, становится достоянием всей мировой культуры. Ирония по поводу «а-ля рюс» (и всех других «а-ля») не должна восприниматься через самолюбие одних, злорадство – других, хотя бы в
В фильме Райта, есть два эпизода, которые, странным образом, просвечивают друг друга. И в том, и в другом случае, на экране – трое.
В одном случае, мужчина и две женщины, в другом, женщина и двое мужчин.
В одном случае, умирающий мужчина, в другом случае, умирающая женщина.
В первом случае, картина почти идиллическая, хотя речь идёт о смерти. Умирающий мужчина социалист, бунтарь, революционер, собирался изменить мир, но потерпел полное фиаско. Рядом с ним женщина, которую он вызволил из публичного дома, и которую называет женой. Вторая женщина, невеста брата умирающего, впервые оказалась в этом доме, представился случай, показать, пусть она и княжна, но без предрассудков, если надо помочь женщине, жене, вымыть, прибрать умирающего, она не побоится это сделать. Она полна самоотверженности, просто ей невдомёк, что идиллия скоро закончится, что любовь это великое испытание, к которому готова не каждая женщина, тем более, не каждый мужчина. Ей невдомёк, что в ней, такой молодой, такой обаятельной, такой непосредственной, уже немало «вставных ящиков» [84] . И, рано или поздно, «они» попортят ей много крови.
84
Имеется в виду скульптура С. Дали «Венера со вставными ящиками».
Второй эпизод достаточно известен: двое мужчин у постели умирающей Анны, два Алексея (случайно?), муж и любовник.
Умирающая Анна просит обоих Алексеев подать друг другу руки, и, почти крупным планом, мы видим, как два Алексея пожимают руки друг друга. Невольно вспоминаются христианские сентенции: «люди должны научиться прощать друг друга», «перед смертным одром мы должны быть выше своих симпатий и антипатий» и т. п.
Эти сентенции не ложны, в них есть глубокий смысл, в какой-то мере они имеют отношение и к эпизоду из романа «Анна Каренина», но далеко его не исчерпывают. Иначе мы бы имели просто морализаторский роман, который написал религиозный моралист Лев Толстой.
Перед лицом умирающей Анны, двое мужчин испытывают не столько покаяние, сколько неловкость, растерянность. Они снимают камзол и мундир, будто снимают кожу. Без камзола и мундира они выглядят нелепыми и смешными, хотя оба искренне страдают, льют слёзы, и уверены, что радость покаяния с этой минуты сделает их другими.
Райт догадался, что именно в этом эпизоде оба Алексея должны скинуть с себя мундиры, но дальше этого не пошёл. Возможно, и этот эпизод следовало решить в духе выбранной эстетики.
Как именно? Не знаю, по крайней мере, напрашивался какой-то приём отстранения. Ведь по сути своей этот эпизод настолько же мелодраматичный, насколько смешной, настолько же трогательный, насколько нелепый.
Анна Каренина вышла замуж в 18 лет, в том же возрасте как Софья Толстая. Алексею Каренину было в это время 38 лет, Льву Толстому несколько меньше, 34 года.
О семейной жизни Толстых, включая сватовство, мы знаем многое, о семейной жизни Карениных, включая сватовство, практически ничего. Только и остаётся предположить, что сватовство сводилось к выбору «сватов», в каком бы ранге они не были, а их аргумент был простым как мычание [85] : для юной Анны это «блестящая партия». Каренин государственный человек, «Каренин» «голова» (греческое «карос», голова).
85
Имеются в виду строки русского поэта В. Маяковского из «Пролога» к трагедии «Владимир Маяковский»: «Я вам открою словами, простыми как мычание».
О том, что происходило за дверьми спальной комнаты Толстых мы более или менее догадываемся. О том, что происходило за дверьми спальной комнаты Карениных, нам остаётся строить догадки.
Прямолинейная княгиня Мягкая [86] , говорит Стиве Облонскому с шокирующей откровенностью:
«Она (Анна) сделала то, что все, кроме меня, делают, но скрывают; а она не хотела обманывать и сделала прекрасно. И ещё лучше сделала, потому что бросила этого полоумного вашего зятя. Вы меня извините. Все говорили, что он умён, умён, одна я говорила, что он глуп».
86
Княгиня Мягкая – персонаж романа Л. Толстого «Анна Каренина».