Мужчина, который вернулся
Шрифт:
Харриет встретила уходящего врача в холле и, не скрывая враждебного огонька в глазах, осведомилась, что тот думает о состоянии ее сестры. Доктор Дрю с удивленным видом поднял брови.
— В каком смысле? — спросил он.
— В смысле, что вы о ней думаете?
— Ну, вполне очевидно, что ваша сестра перенесла шок… а женщина после внезапной потери мужа, естественно, испытывает некоторую подавленность, если не сказать большего, — продолжал врач с сухостью, в свою очередь откровенно удивившей Харриет. — Существующая статистика показывает, что даже в наше время большинство людей вступает в брак всего один-единственный
Харриет, испытывая растущую неловкость, попыталась уточнить:
— Меня интересовало состояние ее здоровья.
— И я удовлетворил ваш интерес. Думаю, можно ожидать состояние депрессии и нежелание участвовать в обычном течении жизни… возможно, на серьезный отрезок времени. За ней необходимо наблюдение, на случай, если проявятся симптомы, способные угрожать ее здоровью.
— Вы хотите сказать, что у Гэй могут возникнуть симптомы меланхолии?
— Вполне возможно, если она была очень привязана к мужу.
Харриет с неопределенным выражением посмотрела на него, и у доктора Дрю возникло впечатление, что в ее поведении было что-то уклончивое. Девушка явно хотела что-то сказать, но передумала.
Доктор обвел взглядом холл, восхищаясь стенными панелями и безупречным изгибом лестницы. Гэй оживила интерьер яркими красками: по лестнице с галереи стекала темно-синяя ковровая дорожка, а сверкающий пол устилала пара переливающихся цветами, как драгоценные ожерелья, ковров.
Комнатных растений не было: экономка посчитала, что миссис Эрншо не одобрит такого легкомысленного отношения к своему горю, но огромные вазы китайского фарфора, в которых обычно стояли букеты, как и портреты в галерее, говорили о богатстве.
— По-моему, здесь довольно унылое место для вдов, — немного нервничая, заметила Харриет.
— В Лондоне больше возможностей для развлечений?
Темные глаза доктора изучали Харриет, их бездонная чернота поразила ее. У него были удивительно густые для мужчины ресницы, а кожа загорела так, словно он провел немало времени за границей… Что-то во внешности доктора Дрю наводило на мысль, что по крайней мере один из его предков знал преимущество южного климата.
Но звали его очень по-английски: Филип Дрю. Разве возможно подобрать более английские имя и фамилию?
Харриет с осторожностью отвечала:
— Да, в Лондоне есть чем заняться. Один поход за покупками любого приведет в чувство.
— У вас в Лондоне много друзей?
— Да, множество. И работа.
— Какая именно?
— Я художница. — Харриет не покидала потом уверенность, что он принял этот ответ со скептицизмом. — На будущей неделе откроется выставка моих работ, конечно, мне хочется быть там, видеть, как идут дела. Но я не брошу Гэй, и если вы считаете, что мне надо остаться…
— Для вас это настоящее самопожертвование.
Харриет возмутилась тоном доктора и одновременно поняла, что с точки зрения его темных глаз кажется законченной эгоисткой.
— Но боюсь, что в этот критический момент я не позволю миссис Эрншо сопровождать вас в Лондон. Просто надейтесь, что публика будет благосклонна и одна-две картины окупят ваши труды сторицей.
Доктор прошел мимо, едва кивнув ей, и пожилой дворецкий открыл перед ним дверь.
Как только автомобиль скрылся за воротами, Харриет заговорила с дворецким:
—
Дворецкий ответил утвердительно.
— Но уже приобрел в наших краях большую популярность, мисс. Такой внимательный, добрый, и дети его любят, — пустился в подробности старик. — По-моему, до приезда сюда доктор Дрю сам болел… но что именно с ним приключилось, не знаю. Конечно, человек он опытный, всякий вам скажет. Настоящий лондонский врач, я бы сказал.
Харриет задумчиво смотрела на дворецкого.
— Значит, дети его любят, — медленно проговорила она. И добавила с блеснувшим в глазах интересом: — Вот удивили так удивили!
Глава 2
Это было неделю назад, и с той поры Гэй заметно оправилась от скорби: принимала одного-двух посетителей и проводила большую часть каждого дня внизу, в гостиной, лежа на кушетке.
Аппетит у нее был на удивление хорош, и она заказала своему лондонскому кутюрье новый гардероб, соответствующий новому статусу очень богатой вдовы, способной удовлетворить большинство своих прихотей и не отказывать себе, если захочется чего-то особенного.
Сестру Харриет, например, — Гэй решила, что та непременно должна переехать в Фалез. Не может быть и речи о возвращении в лондонскую квартиру, в любом случае уже слишком убогую для молодой женщины, близкая родственница которой, если пожелает, может заказать ей номер в лондонской гостинице.
— Когда захочешь в Лондон, конечно, поезжай, в любое время, — великодушно разрешила она, по-кошачьи свернувшись на кушетке и перекрашивая ногти в матово-жемчужный цвет, шедший к трауру даже больше, чем естественный, или так она решила. По той же причине Гэй надела жемчужные клипсы, в тон им браслеты и до окончания траура отослала свои рубины и изумруды в банковское хранилище. — Дорогая моя, не хочу навязывать тебе свое общество, — сказала она, глядя на сестру огромными печальными глазами, — но без тебя я просто боюсь жизни. Помнишь, еще в детстве ты была так добра ко мне!
Гэй протянула слабую руку и сжала тонкими пальцами запястье Харриет. Это была истинная правда. Харриет, шестью годами старше своей сводной сестры Гэй, приветствовала появление прелестного золотоволосого создания с радостью одинокого ребенка. Она не знала, как угодить Гэй, не могла налюбоваться ее красотой… и испытала величайший в жизни удар, когда выяснилось, что сестра в душе далеко не так очаровательна. Гэй была беспомощной, трусливой, нахальной, вредной и временами даже жестокой. Из-за нее утонул любимый щенок Харриет, по ее милости Харриет заперли в комнате на целый день и ночь. Более того, Гэй путала кухарку якобы сделанными распоряжениями старших, чтобы сестру не кормили… и выплакала все глаза после отъезда Харриет в школу. Когда Харриет в возрасте двадцати одного года обручилась, Гэй начала интриговать, а когда помолвка наконец расстроилась, завела короткий бурный роман с освободившимся женихом, после чего тот отправился на уединенную ферму в Родезии, и больше о нем не слышали. Второй многообещающий роман Харриет пресекся в самом начале. Гэй заболела тифоидной лихорадкой и подпускала к себе только Харриет. Ради сестры Харриет прервала учебу, часами не отходила от ее постели и одна только могла убедить больную принять лекарство и, таким образом, сохранить свою жизнь ради нее.