Мужчина в полный рост (A Man in Full)
Шрифт:
А главное — только Эпиктет понимал его! Только он понимал, почему Конрад Хенсли отказался признать свою вину! Только он понимал, почему Конрад отказался принизить себя на ступеньку-другую, опуститься хоть на чуть-чуть, принять каплю позора, признаться в небольшом нарушении, всего лишь в проступке, чтобы избежать тюрьмы. «Каждый из нас осознает, что ему к лицу». Адвокат Конрада, даже его собственная жена хотели, чтобы он пошел на компромисс и лжесвидетельствовал. Нет, Конрад знал себя, знал себе цену. Он не просто нить в тунике,
Когда охранник объявил, что «общее время» кончено, Конрад взял письмо, книгу, блокнот, ручку и пошел в камеру уже без прежней тяжести, высоко держа голову.
Свет выключали в десять, без предупреждения. Висевшие под мостками охранников лампочки и радио выключались одновременно. Правда, над мостками тоже был свет, хотя и приглушенный, и блок не погружался во тьму. Пять-Ноль лег на нижнюю койку, Конрад вытянулся на верхней, прямо под проволочным потолком. Как всегда, было очень жарко. Слышались шаги охранников по мосткам. Наверно, им еще жарче, ведь они под самой крышей. «Кр-р-кр-р-кр-р-кр-р-кр-р-р-р… — по-прежнему скрипели вентиляторы. — Тр-р-ш-ш-ш тр-р-ш-ш-ш… — по-прежнему журчали унитазы. — Бульк-бульк-бульк-бульк…»
Мысли Конрада продолжали скакать и метаться в полутьме… Джил выходит из комнаты для свиданий… Карл и Кристи — увидит ли он их когда-нибудь?.. Ротто, Нерон общей комнаты, неизбежное столкновение… неизбежное ли?.. Эпиктет, его единственная надежда… Конрад пожалел, что нет света, что он не может нырнуть обратно в растерзанные страницы этой книги, которая сейчас с ним, на койке, здесь, у стены… Теперь он ясно представлял себе бороду Эпиктета, его высохшее, старое тело, его тогу… Что сказал бы Эпиктет о Джил, о Карле и Кристи? И мысли снова побежали по кругу. Конрад никак не мог заснуть.
Впрочем, в блоке сейчас ни для кого не было сна. Каждый вечер, как только выключался свет, в темноте начинался… психотерапевтический сеанс, джем-сейшн, разборка? Общая молитва, исповедь, семейный скандал? Крик в пустоту, плач о том, чего никогда не было и никогда не будет, жалобы на судьбу? Конрад не знал, как назвать то, что происходило после отбоя, но каждый вечер в темноте это начиналось снова и снова — голоса взмывали над проволокой.
Кто-то застонал:
— Табле-етку…. табле-етку… табле-ееетку…
Тем, кто был в «лекарственном списке», таблетки ежедневно выдавала медсестра Труди по прозвищу Трутня — иногда ее звали так прямо в глаза.
— Табле-етку…. табле-етку… табле-е-е-етку… — стоны становились все протяжнее.
— Заткнись, шизик долбаный! — раздалось откуда-то.
— Табле-е-е-етку…. табле-е-е-етку… табле-е-е-етку…
Еще откуда-то:
— Бля, срочный вызов, Трутня!
И со всего блока полетело, заметалось над проволокой:
—
— Пили быстрей сюда, дай этому долбаному синекван!
— Шевели булками, бля!
Другой голос:
— На хрен таблетки! Самокрутку бы! Сволочи, бля, где «Бьюглер»?
— Вы знаете Хэнка Аарона? — голос, умолявший о таблетках. — Первого черного раба, который стал бейсболистом и купил приличную одежку, даже костюм?
— Раздолбай! Блядь, я всю ночь буду слушать это дерьмо?! У этого долбоеба опять крыша поехала! Где шляется Трутня?
— Голос из телевизора! — закричал сумасшедший. — Он сказал мне, что я умру, если выйду отсюда! Я не хочу умирать!!! — пронзительный визг.
— Если ты не заткнешься, блядь, точно копыта откинешь, я те обещаю!
— Самокрутку! Дайте «Бьюглера», хрен вас всех подери! Эй! Шериф! Где «Бьюглер», задница?!
Низкий голос, явно чернокожего, передразнивающий охранников-оклендцев:
— Новая проц-седура. Выньте прав-ввую ногу из окош-шшка, чтобы я вас вид-ддел. Получ-ччите свой «Бьюглер».
— Мне нужен свет!
— Щас тебе засветят!
— Э! Братаны!
У Конрада замерло сердце. Голос был такой низкий и сильный, что, казалось, мог принадлежать только Громиле, хотя Конрад ни разу не слышал, как тот говорит.
— Только что пришло с воли. Помните того серого долбоеба, который сжег крест в Хейварде? — На оклендском уличном жаргоне «серый» значит «белый». — Этот долбоеб сидит в блоке Бэ! — По телевидению недавно сообщили о происшествии — кто-то сжег крест на газоне перед домом чернокожего семейства. Блок Бэ — изолятор, где заключенных круглосуточно держали в одиночных камерах.
— Мать его так, он в усрачке, блядь этакая!
— В усрачке! В усрачке! В усрачке! В усрачке! — отскочило от бетонных стен.
— Не надейтесь, дятлы везде есть. В Дэ-пятнадцать сидит один хрен из бывших полицейских!
Хриплый голос:
— Что там за блядь заикается о бывших полицейских? Ты что, блядь, говоришь, у тебя есть бумага? Попридержи метелку, хрен собачий!
— Я тебе говорю…
— Долбоеб паршивый, так и норовишь пиджачок накинуть! — «Пиджачком» называлась папка, где тюремное начальство хранило отчеты своих информаторов. — Так и норовишь оголить чужую задницу! Да ты сам секра, поганец! — Сокращение от «секретного работника». — Ты сам стучишь!
— Ага, конечно…
— Да пошел ты со своим «ага, конечно»! Будешь пиджачки накидывать — кепку спилим!
Хриплый одержал верх, и на его обидчика обрушился хор проклятий со всего блока:
— Эта блядь пудрит нам мозги!
— …Воду мутит!
— Да он сам дятел!
— Табле-етку… табле-етку… табле-е-е-етку…
— Эй! Вы все! Пригоните кто-нибудь самокрутку! — «Пригнать» значило переслать что-то друг другу, передавая из камеры в камеру сквозь отверстия в проволоке.