Мужчина в полный рост (A Man in Full)

Вулф Том

— Табле-етку…. табле-етку… табле-е-е-е-тку-у-у…

— О, черт! — Голос откуда-то слева. — Опять начинается. Дайте этому шаркуну его долбаные таблетки!

— Где эта Трутня?!

— Э! Трутня!

— Срочный вызов, Трутня! Реанимацию! Пациент Хенсли!

Голос с оклендским акцентом, кривляющийся, высокий. Конрад почувствовал жжение в голове. Началось.

— Не, пилюль этой бляди не надо! — Другой голос. — Этой бляди надо искупаться под душем, вот что, бля, ему надо прописать. Что-то воняет от него! Воняет, будто уже сдох! Ты позоришь нас, долбоеб!

— Мне же сказали! — закричал шизик. — Сказали,

что я умру, если выйду из хаты!

— Хенсли! Хенсли! — Голос с оклендским акцентом. — Ты тоже? Тоже?

— Э, бра, — прошептал Пять-Ноль с нижней койки. — Слышаш?

— Да, слышу, Пять-Ноль.

— Хенсли! Высунь задницу, а то тебя не видно! Будешь в усрачке!

Пять-Ноль спрыгнул с койки и стоял теперь, показывая пальцем вверх, в темноту, куда-то на мостки.

— Может, они тебя отправить в Резиновый камера, Конрад! Или в Блок Бэ?

— Ты о чем, Пять-Ноль?

— Притворяй, что ты свихнулся, бра! Как Шибздик. Кричи всякий чушь, долби дверь, ори как ненорамальный, типтак. Прийти охрана, забирай тебя отсюда.

— Даже думать об этом не хочу, — сказал Конрад. — Я… — И осекся. Он собирался сказать: «Я останусь верен себе. Почему я стал драться с Ротто? Потому что не позволил себя оскорбить. За стенами этой грязной дыры, этого свинарника, никто никогда не узнает, что я жил как мужчина, дрался как мужчина, что я отказался продавать себя за какую бы то ни было цену. Но в этой бетонной коробке, в этом угрюмом жестоком мирке, единственном, который мне остался, — будут знать, и Зевс будет знать, и я, сын Зевса, буду знать это».

— Они будут тебя убить, бра! Моккай-чай-мертвяк!

— Ты хочешь сказать — убьют это бренное тело? Пусть делают то, что считают нужным, а я поступлю по-своему. Разве я утверждал когда-нибудь, что бессмертен?

Несколько секунд Пять-Ноль изумленно молчал. Потом вздохнул.

— Илли у тебя башие лакасы, — «или у тебя яйца большие», — илли ты съехать с катушка, как Шибздик. «Эдо бренное тело», да? Ты у меня не сходить с ума, Конрад. Второй хатник съехай с катушки — буммай, чувак!

Началась тука-тука-тука-тука-тука-тука, ночная перкуссия на маленьких самодельных бонго, стаканчиках из-под мороженого. Раздались ритмичные постукивания по койкам, и голос Пупырышка объявил:

— А теперь… прямо из театра «Аполло»… города Нью-Йорк… рэп-мастер Эм-Си…Нью-Йо-о-орк!

Может быть, это только игра воображения, но Конраду показалось, что восторженные крики на этот раз звучали угрожающе, что по всему блоку прокатилось злобное улюлюканье, пока Динамик издавал горлом басы. Рэп-мастер Эм-Си Нью-Йорк — перед глазами у Конрада тут же встало мрачное видение в пиратской бандане — начал как всегда:

Эй, дрянь, у тебя что, дыра — копилка, у тебя что, жопа — драгметалл?

На этот раз вопли над проволокой грохнули сразу, и в них слышалась настоящая жажда крови, а припев — «Давай, сука, давай!» — выстрелил мощно, но почти тут же сменился нетерпеливым скулежем, словно заключенные уже знали, что скажет сейчас рэп-мастер, и не могли дождаться его слов.

Немного басов Динамика, и рэп-мастер Эм-Си Нью-Йорк продолжал:

Если

кто-то вздумал залупаться, Он узнает, как у нас тут вонять! Пусть он сходит помыться, братцы, Ему будет полезно малость пососать! Мелкий педик должен знать свое место! Переделаем его из Конрада в Кейтси! Слышь, вонючка, булки раздвигай И…

Братки даже не стали ждать рэп-мастера — хором грянули припев. Спертый воздух над бетонными стенами взорвался оглушительным:

ДАВАЙ, СУКА, ДАВАЙ! ДАВАЙ, СУКА, ДАВАЙ! ДАВАЙ, СУКА, ДАВАЙ! ДАВАЙ, СУКА, ДАВАЙ!

Конрад лежал на койке, сердце бешено колотилось. Он закрыл глаза и попытался представить Карла, Кристи и Джил — все что осталось у него за пределами этой мрачной вселенной, где люди низводят себя до уровня животных. Карл, Кристи… Конрад больше не мог вызвать в памяти их черты… не мог даже мысленно увидеть их лица… лишь два маленьких расплывчатых образа с венчиками светлых волос. Джил… перед глазами больше не было красавицы Джил, которую он полюбил когда-то. Конрад не видел ее лица. Он видел только хмурые брови, их злой излом. Представил тело Джил и хотел было почувствовать, физически ощутить свою любовь к ней… но ничего не получалось. И все равно, думал он, слушая, как колотится сердце, как скрежещут вентиляторы и носится над проволокой похабное улюлюканье, все равно ведь он передал Карлу и Кристи искру Зевса. Конрад еще раз попробовал представить себе Карла и не смог. На глазах выступили слезы. Когда-нибудь сын станет мужчиной, но прежде кто-то должен рассказать ему, что это значит.

Конрад перевернулся на живот и свесил голову с койки:

— Пять-Ноль!

— А, бра?

— Обещай мне одну вещь.

— Какуй, бра?

— Что бы завтра ни произошло, напиши об этом и отправь моей жене.

— Напишить?

— Да, напиши обо всем. Обещаешь? Начиная с сегодняшнего дня, с того, как Ротто подошел ко мне, и так далее. Пять-Ноль, я хочу, чтобы сын знал. Пусть знает — я не трясся здесь, причитая и жалуясь. Это важно, Пять-Ноль. Обещаешь?

— Да, брата, обещаю. Только помний, глана дела — спакойна. Только не сходить у меня с ума, Конрад. Ты мне это обещай.

— Не волнуйся, я не схожу с ума. Голова у меня сейчас ясная, как никогда.

Конрад снова перевернулся на спину. Сердце отчаянно стучало, но он вдруг почувствовал, как напряжение постепенно отпускает тело и мускулы расслабляются. Даже сердце застучало ровнее. Глубоко и ритмично дыша, он постарался представить саму свою… сущность… как она раскрывается, раскрывается, раскрывается… всеми порами, всеми мышечными волокнами, нервными окончаниями, камерами сердца и легких, точкой в солнечном сплетении… Энергия шла толчками от сердца к нежной коже под ногтями, на мочках ушей, у корней волос, и вдруг Конрад увидел под веками яркий свет.