Мужчины Мадлен
Шрифт:
– Видели? – возмутился Виталий. – А почему не подобрали, если знали, что он мой?
– Да ведь что с возу упало, то пропало, – загадочно ответила Алёна.
– Ну, предположим, там, в аэропорту, нож был мой, – пошел на попятный Виталий, поняв, что невозможно отрицать очевидное. – Но я ведь мог его просто уронить нечаянно в вашу сумку…
– Ага, ага, – ехидно сказала Алёна, – охотно верю, что свой талисман, которому с тех пор дважды искали замену, вы нечаянно уронили, а потом, увидев его, ни слова не сказали и даже не спохватились! Вы были заняты только тем,
– Да не нужна мне ваша картина! – огрызнулся Виталий. – Я ее нечаянно взял. Перепутал пакеты. И, если обнаружил бы подмену, вернул бы ее вам.
– Ну да, вы нечаянно мою сумку взяли – и даже не заметили разницу в весе, конечно, – невинно кивнула Алёна. – Для вас что пять килограммов, что пятьсот граммов – вшистко едно, верно?
Черт, опять вылез полонизм! Впрочем, Виталий на него не отреагировал.
– Ну, такое замечают только слабые женщины, а мужчины особой разницы не видят, – гордо сказал он. – Хотя назвать вас слабой язык не поворачивается. Как вы меня по голове навернули, просто уму непостижимо! Немилосердная! Жестокосердная! Безжалостная! А я-то, как дурак, бросился вас вчера спасать, когда этот разбойник…
– Да у вас с ним было все расписано как по нотам, вся партия виртуозно разыграна! – воскликнула возмущенно Алёна. – Вам надо было выступить в роли моего спасителя, проникнуть в мою квартиру и попытаться снова украсть картину. Вы же смекнули, что я вас на милонге не узнала! Но когда, уже дома, я упомянула, что «Продавщицу цветов» у меня чуть не стащили в аэропорту Шарль де Голль, вы испугались, что я вас узнаю, съежились, скукожились и быстренько сбежали. А на другой день подговорили своего сообщника, – презрительно мотнула она головой в сторону Короткова, – обманом влезть ко мне…
И осеклась, потому что увидела лицо Шуры. У того был вид человека, который чем-то подавился и не в силах это ни проглотить, ни прожевать. В первое мгновение Алёне даже захотелось постучать его по спине. И только потом она поняла, что Коротков подавился изумлением.
И выражение его лица мигом поставило все на место.
Нет, ну в самом деле, что бы ей было посмотреть на Короткова чуть раньше? И как она могла забыть то, что сказала Раиса…
– Я подговорил?! – вскричал Виталий. – У нас партия была разыграна?! У вас что, глюки?!
– Сейчас у тебя будут глюки, Виталик, – произнес какой-то незнакомец, внезапно появляясь в дверях.
Впрочем, почему такой уж незнакомец? Особо догадливые читатели, конечно, смекнули, что это был тот самый человек, с кем наша героиня «обнималась» на своем крылечке на глазах у Раисы и Нины Ивановны. А также именно он был…
А на тех листочках было написано:
Как меня добудился мсье Дени, даже не представляю. Всем своим видом он являл картину такого сурового осуждения, что я чуть не зарыдала от стыда. А потом подумала: да какого черта! А кто меня втравил в эту историю, кто заставил предаваться свальному греху, как не он?
– Подайте-ка мне шампанского, мой добрый хозяин, – сказала я. – И перестаньте на
– О да, я виню только себя! – немедленно заверещал мсье Дени, который, на мое счастье, был непомерно склонен к самобичеванию. – Простите меня, Мадлен, что я втравил вас в такую историю. Эти господа – самые настоящие хряки. Вы, наверное, больше никогда не захотите переступить порог моего магазина?
Он был ужасно обеспокоен, и я не стала говорить, что, пожалуй, с меня и в самом деле довольно.
– Мне нужно немножко отдохнуть, – уклончиво сказала я. – Несколько дней. Потом я протелефонирую вам! При первом же удобном случае.
Мсье Дени поймал мне такси. Могу себе представить, что подумал о нас водитель! Но мне было наплевать на всех, я жаждала добраться домой – и больше ничего не хотела. Мне казалось, теперь я в жизни не взгляну ни на одного мужчину. Даже воспоминания об Этьене меня не воскрешали.
Я сказалась больной. Да я и была больна. У меня болели каждый нерв, каждая клеточка тела!
«Кажется, с меня достаточно, – думала я не без опаски. – Я заигралась в эти игры. Пора, пора кончать! Если мою тайну каким-то образом узнает N, то мигом вышвырнет меня из дому, и я не получу не только половину доходов с его картин, на что имею право согласно брачному контракту, но и вообще останусь нищенкой. Тогда мне останется одна дорога – на панель. А мой сын, что будет с ним? На N в этом смысле плохая надежда, он начисто лишен отцовских чувств, как всякий петух, который занят только тем, чтобы оплодотворить курочку, а там уж та сама пусть несет яйца и высиживает их. Ну что ж, превращусь и я в наседку, которая сидит в своем курятнике и носа не кажет за порог».
Целую неделю я вела жизнь смиренницы-затворницы, наказав горничным ни при каких обстоятельствах не звать меня к телефонному аппарату, кто бы меня ни спрашивал, мужчина или женщина. А впрочем, я просто дула на воду, ведь мсье Дени не знал ни моего подлинного имени, ни адреса, ни номера телефона. Раньше всегда звонила ему я, а таксист выдать меня не мог – я отпустила его за два квартала от дома и дотащилась пешком.
Наконец я стала приходить в себя и порой решалась прогуляться вокруг дома, а также в маленький садик по соседству, где зимой и летом цвели восхитительные желто-лиловые анютины глазки, которые французы называют pens'ee. Вот и в тот день я присела под вечнозеленой туей, как вдруг услышала чей-то шепот:
– Мадлен! Мадлен!
Я повернула голову и увидела незнакомую мне девушку, которая смотрела на меня испуганно.
Она была прелестной – быстрые карие глазки и румяное личико, пикантное, как у истинной француженки. И очень мило одета. Хотя ей, конечно, как и всем очень молоденьким девушкам, не хватало шика.
– Мадемуазель? – привстала я с улыбкой. И вдруг меня словно кипятком ошпарило: да как же я сразу не поняла, что она называет меня Мадлен! И немедленно замкнулась: – Вы ошиблись, мадемуазель. Меня зовут не Мадлен.