Мужчины на моей кушетке
Шрифт:
Моей целью было помочь Марку интегрировать его миры, так что нужно было не фокусироваться на его сексуальном поведении, а заставить его разобраться с гневом в адрес матери. Может быть, тогда он смог бы обрести более последовательное ощущение персональной силы — вместо притворной силы в ролевых играх, которые он разыгрывал в подземелье.
Марк не испытывал дискомфорта, когда просил безразличных ему женщин делать то, что он хотел. И при этом в любовных отношениях он был одержим желанием делать свою подругу счастливой —
— Итак, когда вы не получаете того, что хотите, не говоря уже о том, что не просите, вы вините в этом женщину и гневаетесь на нее.
— Большую часть времени я даже не понимаю, что гневаюсь. Я просто становлюсь раздраженным и подавленным. И ни за что не позволяю женщине это заметить, пока не решусь на разрыв — как это было с Кэти. Это случилось два года назад, и я до сих пор чувствую себя виноватым. Она выглядела такой обиженной. Она все еще любила меня. — Марк помолчал. — Зачем я это сделал?
— Вам нужно было пространство, потому что вы не способны быть собой. Подавление гнева и других спонтанных форм самовыражения легко ведет к раздражительности и депрессии.
— Может быть, потому-то я и чувствовал себя таким свободным, когда бросил ее. Я даже не особенно переживал. Но вина никуда не делась.
— Теперь мы понимаем, почему вам так трудно рассердиться. Вина — это эмоция, которая вас блокирует. Вы по-прежнему защищаете свою слабую мать.
По лицу Марка пробежала тень воспоминания, и он рассказал мне одну историю:
— Она, бывало, садилась за кухонный стол, ничего не говоря, просто уставившись на кипу счетов. Однажды мой брат упал с велосипеда и сильно рассек себе щеку. Мать увидела это и расплакалась, а потом рассердилась. Она схватила его за грудки. В глазах у нее было все то же выражение бессилия, опустошенности. Я запаниковал и вступился за брата. Но эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами.
Эта ответственность за психическую стабильность матери легла на плечи Марка тяжелым бременем.
— На кого вы могли опереться? — спросила я.
Марк пожал плечами.
— У меня никого не было, поэтому я изо всех сил старался сделать так, чтобы она была довольна. Поддерживал дома чистоту. Держал в узде младшего брата. Перестав плакать, она улыбалась, и тогда все было прекрасно, и я мог успокоиться.
— Все ваше чувство стабильности было накрепко связано с возможностью поддерживать ее хорошее настроение. Означало ли это, что вам не всегда удавалось выразить себя ?
Я чувствовала уверенность в том, что гнев, прячущийся под пассивностью Марка, будет золотым ключиком,
Люди часто считают гнев негативной эмоцией, которой следует избегать, но у меня это одна из самых любимых эмоций, поскольку, если подключиться к ней продуктивно, она указывает на чувство «я». Гнев указывает, что кто-то нарушил права и границы человека и что они заслуживают уважения.
Марк был блокирован, и мне необходимо было дать ему возможность по-прежнему испытывать любовь к матери — и в то же время получить доступ к своему чувству «я».
Используя знаменитый метод «пустого стула» из гештальттерапии, мы притворились, что его мать сидит у меня в кабинете. Я попросила Марка встать лицом к ней, сидящей на стуле, и высказать ей все, что он на самом деле чувствовал, будучи подростком. Я отодвинулась назад, так, чтобы он меня не видел, время от времени вставляя реплики, чтобы отразить то, что он чувствовал. Как обычно, я старалась усилить его эмоции.
— Расскажите ей обо всех причинах, которые заставляют вас злиться, — инструктировала я.
Марк некоторое время медлил, силясь что-нибудь сказать, и первые его слова были невыразительны.
— Давайте! Скажите ей, что вам нужно, — подбадривала его я.
И вдруг Марка отпустило:
— Мне нужно было, чтобы ты, твою мать, перестала реветь и была нашей родительницей! — рявкнул он. И тут же отшатнулся, вероятно, пытаясь сдержать волну эмоций, готовую прорваться наружу. Но было уже слишком поздно.
— Скажите ей, что еще вам было нужно, — поощрила я тихонько.
— Мне нужно было, чтобы ты видела меня, но ты была слишком поглощена своей скорбью. Почему ты не могла взять себя в руки?! — завопил он.
— Вы так сердились на нее, — поддержала я.
— Я чувствовал себя так, будто меня вообще не существует. Ты забыла о нас! Тебя не было. — Побагровевший, дрожащий, он наклонился к мысленному образу матери. — Мне приходилось делать все, вообще все . Мне пришлось быть отцом семейства. — Марк сжал кулаки. — Я был загнан в ловушку. В ловушку, твою мать!
Я говорила, что гнев — моя любимая эмоция, но когда я на самом деле сижу в комнате наедине с мужской открытой неуправляемой яростью, честно говоря, она меня пугает. Чем больше Марк выходил из себя, тем больше я надеялась, что он не утратит контроль над собой окончательно. С другой стороны, ему необходим был этот гнев, и худшее, что я могла сделать, — это «закоротить» его, как он сам делал много лет. Еще больше ему нужна была женщина — я, — достаточно сильная, чтобы выдержать присутствие этих чувств.