Мужская школа
Шрифт:
— Куда же нам! — будто простонала она, и тут Зоя Петровна обернулась ко мне, я поздоровался, двинулся к раздевалке.
Еще спустя неделю Владька Пустолетов сказал, что меня зовут к директору.
Я считал себя уже стреляным воробьем, которого не проведёшь на мякине, и в ответ на Владькино извещение только хмыкнул. Однако после перемены, когда мы уже расселись по местам, дверь распахнулась, и уборщица Катя, трудолюбивая татарочка, ска зала, что меня вызывает директор.
— Чё натворил? — спросил меня Герка, а я лишь пожал плечами.
—
В кабинет Эсэн я не знал, как входят, и на всякий случай постучал. Дверь открылась, и меня поманила вовнутрь Зоя Петровна — чего это она тут? Я вошёл и услышал, как за мной щёлкнул замок.
За столом сидел директор, а на стуле возле окна какой-то худой человек в костюме и с галстуком. Я поздоровался. Все трое дружелюбно отозвались.
Я думал, что-то первым скажет Эсэн, но он старательно писал за своим столом, и Зоя Петровна, неуверенным каким-то, льстивым голосом проговорила из-за моей спины:
Вот тут Алексей Алексеевич хочет тебя спросить… Ну, как вожатого отряда… Что ты думаешь про Веню Мягкова?
Я обернулся на учительницу.
Видать, с нескрытым недоумением обернулся. Она же классная руководительница! Она же Веню подкармливает! Выходит, лучше меня Веню знает, а задаёт таксой вопрос.
Может быть, первый раз я так внимательно разглядел лицо Зои Петровны Самыловой — очень невыразительное, какое-то терпеливое лицо. Сейчас щёки порозовели, особенно порозовели уши — мочки просто огнём горят. И глаза какие-то особенные, будто изнутри воспалены.
Нет, ничего я не понимал. Просто отказывался понимать.
Ты не бойся, — тонким женским голосом сказал человек с галстуком. — Ты только ответь на мои вопросы.
Ну хорошо, — кивнул я, не понимая, конечно же, что за вопросы ко мне-то. Ведь Мягков даже не пионер. Я так и сказал вначале.
Ясно, — как бы задумчиво проговорил мужчина, хотя чего же тут ясного-то? Не пионер, да и всё.
Ты знаешь, что Веня в Бога верит? спросил он.
Все в классе знают, ответил я. — Он не таится.
Хорошо, хорошо, — непонятно чему обрадовался дядька. Ну а, к примеру, он про Бога в классе говорит?
— Отвечает, если пристанут. — Та-а-ак! — снова обрадовался он, и эта непонятная радость мужчину будто вдохновила. Говоришь, отвечает? Ну а, к примеру, чтобы он сам, понимаешь, сам такие разговоры вёл… Как бы это помягче выразиться, за Бога вас агитировал, в свою веру, так сказать, обращал? Такое было?
Нет!
Это простое словечко я выпалил решительно и не задумываясь. Мужик в костюме сидел у окна, и против света его лицо не так-то просто было разглядеть и запомнить. Тем более что такие лица не запоминаются. А кроме всего этого, я уже разобрался, что к чему. В двенадцать лет пора в таких делах разбираться. К тому же, повторю, все мы выросли на книге про Павлика Морозова.
И вовсе напрасно Эсэн так пристально рассматривает меня, оторвавшись от срочного письма. Уж если эта писанина такая
Но, в общем, мне на директора обижаться не за что. У него измученное, усталое лицо, и напрасно он напускает на себя спокойствие — ему явно не по себе. Он как будто настороже и ещё словно хочет избавиться от тяжести. Ему словно душно, вот что.
— Подумай, не спеши, — говорит человек у окна, в его голосе я слышу не желание, чтобы я вспомнил, а какое-то неясное предупреждение. Неизвестно почему, мне приходит в голову мысль, что вот уж теперь я не имею права мямлить, а должен чётко и ясно сказать правдивые слова. И я произношу внятно и уверенно:
— Веня Мягков никогда никому не говорит ничего о Боге сам, никогда никого не агитирует и никого не обращал в свою веру. Он очень тихий, робкий, скромный и честный человек. — Я подумал и неожиданно прибавил: — Он ни на кого не способен повлиять.
— Спасибо, — неожиданно властно сказал Эсэн. — Можешь идти.
— Э-э-э, — заблеял человек у окошка, наверное, ему ещё что-то хотелось спросить меня, но директор был для меня моим прямым командующим, и я, не растерявшись, выполнил его распоряжение: повернулся и быстро вышел из кабинета.
Не успел я сделать и пяти шагов, как услышал перестук каблуков.
— Подожди! — остановила меня классная.
Я снова вгляделся в лицо Самыловой — первый раз я назвал её про себя по фамилии, а не по имени-отчеству. Румянец схлынул с её лица, и теперь она казалась позеленевшей.
Если в классе спросят, зачем вызывали к директору, ни в коем случае не рассказывай, что было.
Она говорила тоном, не допускающим возражений. Я подумал, что она, конечно, права: зачем всё это Мягкову, и так ему достаётся, а тут ещё такое.
Это был допрос? спросил я учительницу.
Ну с чего ты взял? — неискренне удивилась она.
— А откуда этот человек? — не унимался я. Тсс! — прошептала классная и, закатив глаза,
показала пальчиком наверх. Потом как бы отряхнулась: — В общем, тебе незачем знать.
Ну что же, раз незачем! Я тряхнул головой в знак согласия.
В классе скажешь, что директор интересовался учителем французского. Я чуть не присел:
— А он чего?
Да ничего, просто скажешь — он перешёл в другую школу, а оттуда интересуются мнением наших учеников.
Я опять кивнул головой, но с места не трогался. Что-то мне мешало. Наконец осенило.
— И что я директору сказал?
— Что он замечательный фронтовик!
— А откуда я это знаю?
— Он вам рассказывал.
Она прыснула, а я почти с уверенностью подумал, что Самылова и про Мариванну знает.
Осенью, уже в шестом, я брёл по улице, пиная кленовые листья, и встретил Веню с той женщиной з чёрном платке. Наверное, это была его мать.
А потом он исчез. Совсем и навсегда исчез из нашего класса. Когда он не пришёл раз и два, Зоя Петровна объявила, что Мягков переехал в другой город.