Мужская школа
Шрифт:
Меня бросало из жары в холод.
— Извините, — сказал я и поднялся.
Да что уж там! — великодушно простила она всё тем же задушевным голосом. — Тебе ведь это просто в голову не приходило, да?
Не приходило, согласился я, сматывая свои плёнки, засовывая их в карман, натягивая пальто.
Ну что уж ты так сразу, зашептала Софья Васильевна, — подожди, чаю попей, а то, не дай бог, догадаются мои мужики, вот шуму будет!
Я был мокрёхонек. От позора. От этого ласкового тона. Чаю мне ещё не хватало!
Спасибо,
Будто забыв выход, я натыкался на лари и рукомойники, спотыкался о тазы, полные воды. Словно загнали меня в чёрный лабиринт, из которого нет выхода.
Я остановился, вдохнул воздуха разок-другой. Сориентировался как можно спокойней и сперва мелкими шажками, потом всё уверенней двинулся по чёрному коридору.
Дверь распахнулась в звёздную морозную ночь, точно счастливый выход из ада.
Я перестал ходить в газету. И в обе секции сразу — легкоатлетическую и лыжную. А перед этим занес Мазиным целый узелок с картонными патронами проявителей и фиксажей. Их приняла ничего не понимавшая бабушка.
Раз пять, если не больше, появлялся Кимка, но я отговаривался занятостью на нездоровье ссылаться глупо. И стал исчезать из дому. Чаще всего в библиотеку. Там готовил уроки, точно зная, что Кимка меня не найдёт, а с Изей — и это помогает — можно поболтать на совсем далёкие темы.
Ну и вечерами мы с Владькой опять пропадали на танцах.
25
Однажды нас занесло к чёрту на кулички, в какую-то сорок шестую школу. Владька раздобыл две узкие мятые полоски бумаги, означавшие любезное приглашение, и мы с трудом разыскали искомое здание.
Листочки наши были, конечно же, очень сомнительны, зато приличны оказались мы сами: отворив дверь, мы не бросили её на произвол стальной пружины, а придержали раз, обтёрли о рогожу сухие ноги два, тотчас сняли головные уборы три, вежливо поздоровались с неизвестными учителями и заглянули им в глаза прозрачно ясными очами — четыре и пять.
Пара востроглазых и приятных на вид учительниц хотели задать нам свои тривиальные вопросы о нашем, естественно, происхождении, но, видать, всё-таки смутились наших ясных взоров, и мы спокойно миновали их, шествуя скромно, но и с достоинством, которое не каждый, как известно, может себе позволить.
Для рекогносцировки мы скромно постояли пару танцев в коридоре, потом переместились в зал. На нас обращали внимание, но мы мирно стояли, и скромность так и сочилась из нас.
И тут я увидел её.
До сих пор женская тема интересовала меня как бы в общих чертах, а если и раздроблялась до конкретных личностей, то только вроде Валентины. Ни одна известная мне персона не задела за живое, не увлекла, не обворожила. Я давно научился смело приглашать девиц на танец и ещё не имел отказа. Впрочем,
Меня будто преследовало наваждение с того самого первого белого танца. Кто-то, наверное, решил меня испытать, и дамы, которых я приглашал, все до одной имели какие-то недостатки. Ну, что изо рта пахнет, так это ладно. От другой разит дикими духами, полфлакона, наверное, у бедной матери вылила. Третья сопит носом. Четвёртая картавит. Пятая неверно ставит ударения. Десятая вроде и ничего, да молчит, а двадцатая говорит односложно, хихикает подругам, которые у стены жмутся, просто детский сад. Ну а иная так шевелится, что её с трудом до конца музыки доволокёшь корова на льду, да и только! Одна широкоскулая, другая узкоглазая, третья вообще ни то ни сё.
Есть, конечно, и ничего, издалека, конечно. Но эти все заняты, и мы на Коммуне отлично знаем, кто чья. То ли я не поспевал, не знаю, то ли, наоборот, не торопился, только эти танцы и ледоход мною воспринимались просто как влечение, как тема — да, манящие, да, влекущие, но в общих всё же чертах. Не то что, к примеру, Валентина для Кимки. Конкретнее некуда.
И вот…
Стояла она у голубоватой стенки, одетая, как все, в коричневое форменное платье с белым, по случаю танцев, фартуком, и, как у многих, через плечо свисала коса. Смотрела она обыкновенно, не вызывающе, как некоторые нахалки, но от всей её осанки, поворота головы, стати веяло каким-то необъяснимым превосходством, что ли… А может, это так казалось?
Ещё одна особенность — у неё был спокойный, чуть насмешливый взгляд. А лицо… Бывают такие люди, у которых интеллигентность и благородство написаны на лице. Как-то так внимательно и приветливо они умеют смотреть не только на конкретного человека, но и вообще на всех вокруг.
Странно было бы, конечно, не описать глаза девушки, в которую ты медленно, но безнадёжно влюбляешься, но я так и не уверен точно, какие у неё были глаза. Они меняли цвет в зависимости от окружения то чёрные, то серые, то даже зелёные, вот только бездумно голубыми они не были никогда: эти глаза не покидала мысль.
Заиграл вальс, я стремительно пересёк зал и подошёл к ней:
— Разрешите?
Она, не кивнув, не выразив ничем своего согласия, шагнула ко мне, и скулы её тронул румянец. А я… Я только теперь начинал ощущать, как во мне, будто под жимом мощного насоса, начинает раскачиваться кровь. Даже уши заложило.
Как легко она танцевала! Как слушалась моей руки! Но я опять опаздывал. Или не торопился. Поглощённый танцем и боясь ударить её о другие пары, я молчал и пропустил момент, когда молчать становится неприлично.