Мужской день

Минаев Борис Дорианович

Мы опять молчали. Я уже привык молчать и только иногда смотрел в окно, на дождь, а иногда на Серегу.

Нос у Сереги был красный, а сам он довольно часто хлопал глазами и вытирал лицо рукой.

– Ты не три глаза-то, ексель-моксель! – сказал Колупаев. – Заразу занесешь!

Демочка (он сидел на полу) повернулся вдруг к нашему дивану и спросил у Сереги:

– Его похоронили или в крематории сожгли?

Серега помолчал, вдруг встал и сказал:

– Сейчас спрошу.

Он вышел из комнаты, вернулся смущенный и сказал:

– Похоронили, а что?

– А ты чего, на

кладбище не ездил, что ли? – удивился Демочка.

– Нет, – сказал Серега. – Мать сказала, она потом со мной съездит. А то я реву все время и ее нервирую. А она же одна все делает. Родственников нет никаких.

Серега вдруг опять задрожал, закусил губы и бросился головой на диван, между наших ног.

Мы убрали ноги и стали смотреть на него, не зная, что нужно делать.

– Я не могу! Не могу! – мычал Серега сквозь слезы. Голос его отдавался в диване и звучал глухо и странно.

– Воды надо принести! – сказал Колупаев.

– Нет! Не надо! – вдруг запротестовал Серега. – А то мать догадается. Она запретила мне плакать. А я не могу!

Постепенно Серега кое-как успокоился.

– А с машиной что будете делать? – спросил Бурый.

– Продадим, наверное, – пожал плечами Серега и сглотнул. – Только она не стоит ничего. Вот я вырасту, я себе настоящую куплю машину. «Волгу» или «мерседес». Я за копейки не буду работать, как отец.

– Ты о нем так не говори, – сказал Демочка.

– Почему? – удивился Серега.

– Так он здесь же еще. Ты что, не знаешь?

Серега молчал и смотрел на Демочку странными блестящими глазами.

– Девять дней должно пройти, – тихо сказал Демочка. – Тело-то закопали, а он сам где-то тут... Должен быть тут, – вдруг поправился он.

– А чего ж он делает-то девять дней? – спросил Колупаев. – Наблюдает за всеми, что ли?

– Не знаю, – сказал Демочка. – Слушает. Смотрит.

И он как-то странно махнул рукой.

В воздухе комнаты, тяжелом и душном, вдруг очертилась какая-то фигура.

Я зажмурился.

– Дурак ты, – вдруг сказал Серега упрямо и насмешливо. – Веришь в эти сказки.

В комнату заглянула Серегина мать.

– Знаете что... – попросила она. – Вы тут больше не сидите. Возьмите его и идите погуляйте. Пусть проветрится. Три дня уже из квартиры не вылезает.

Мы обулись и вышли во двор.

Во дворе все было как всегда.

Серега сел возле старого тополя и стал смотреть на свои окна.

Было тепло. Наступило капризное московское лето. В воздухе пахло бензином, асфальтом, землей, такими знакомыми и родными запахами.

– Что же они девять дней делают, эти духи? – вдруг напряженно спросил Серега.

– Наверное, мстят кому-нибудь? – предположил я.

Демочка задумался.

– Только не ври, – тихо попросил его Серега. Теперь он смотрел в небо, и я помню этот его взгляд. Не каждому ведь дано что-то увидеть в небе кроме самого неба.

– А чего врать? – сказал Демочка. – Сплошь научные факты. Один дух даже вон кругосветное путешествие совершил.

– Чего совершил? – не поверил Колупаев.

– Ну... это... была клиническая смерть у одного мужика, короче. Его только на третий день откачали. Короче, сердце у него опять

заработало, – сказал Демочка, осторожно покосившись на Серегу. – Ну вот, он просыпается, а его врачи спрашивают: вы где, мол, были? Видели там что-нибудь? И он им описал все страны, Париж там, Лондон, ну, куда он летал. Во всех подробностях. Даже карту, по-моему, нарисовал.

Мы помолчали.

– Отец в деревню полетит, – сказал вдруг Серега. – Он всегда туда летом ездит на две недели.

– Может, хватит, а, Демочка? – тихо попросил Сурен.

– Не, пусть говорит. Говори, – приказал Серега странным голосом. – Чего еще бывает у духов?

Демочка низко опустил голову. Это означало у него крайнюю степень задумчивости.

– Говорят, в консерватории духов много, – сказал он.

– Где? – заржал Колупаев.

– Где-где... Где музыка играет. Они от музыки как-то там успокаиваются.

– Ну чего ты лепечешь? – сказал Колупаев грозно. – У людей горе, на фиг, а этот все языком чешет. В консерватории! Дать бы тебе сейчас в рыло... Да не могу. Траурный день, ексель-моксель.

– Не пойдет он ни в какую консерваторию! – твердо и ясно сказал Серега. – Я знаю, куда он пойдет. На работу на старую. И просидит там... все девять дней с мужиками. Это точно.

– Чего, и ночью тоже будет сидеть? – спросил Колупаев.

– Конечно, там ночная смена есть. Его пока на пенсию не отправили, он в ночную обязательно выходил. Приходит с работы утром, борща съест тарелку, и спать! Вечером проснется, злой такой... Бродит потом полночи, спотыкается. Бутылку иногда один выпивал после ночной. Мать прямо плакала. Не нужны, говорит, нам эти деньги. Чего там надбавка-то за ночную, может, десять рублей в месяц. Или тридцать, я не знаю.

– Это мало, – согласился Колупаев.

– Ну что ж он там, все девять дней так просто просидит? – не выдержал я. – У него же времени нет совсем.

– Наверное... А они чего, правда летать могут? Духи эти? – задумался Серега.

– Да правда! – обрадовался Демочка. – Правда могут, я же говорю. Довольно, кстати, высоко. На уровне самолетов. Ну не как истребители, конечно. Может, как пассажирский лайнер.

– Ни фига не как лайнер. Как кукурузник, – упрямо уточнил Колупаев.

– Если летать могут, он еще кой-куда слетает. Это точно. Бесплатно же. Только куда? – сам себя спросил Серега и тут же сам себе ответил: – В Ленинград слетает, это точно. Там у него ресторан какой-то есть любимый, он там однажды сто рублей просадил. И в Свердловск. Он туда в командировку ездил длительную, когда еще меня не было. Мать говорит, у него там баба, наверное, осталась.

– Он сам тебе рассказывал? – спросил Сурен.

– Мать рассказывала, – хмуро ответил Серега.

Мы еще помолчали.

* * *

– Да ну вас! – Сурен горячо взмахнул рукой. – Туда слетает, сюда слетает. У него что, дел никаких вообще нет? Если есть обида – надо смыть кровью эту обиду. Если есть обещание – надо выполнить обещание. И вообще нельзя об этом никому говорить!

– Да не будет он мстить, – устало сказал Серега. – Просидит с мужиками на старой работе все девять дней. Я же его знаю.