Мужской день
Шрифт:
Тут откуда-то вдруг появилась еще и мама. Сначала она жутко испугалась, потом стала что-то горячо доказывать вконец обалдевшему Ямочкину, потом с трудом оторвала папину руку от огромного, прозрачным огнем горевшего уха, и мой мучитель пробежал мимо меня, пряча в ладонях розовое и пушистое лицо.
Никакого облегчения после этого я не почувствовал. Напротив, в школе стало еще тяжелее.
Ямочкин, правда, перестал ко мне подходить. Стали подходить его знакомые из пятого и шестого класса и ласково
После Нового года я твердо попросил отца перевести меня в другую школу, что он и сделал буквально в течение недели.
При этом у нас состоялся такой разговор.
– Могу тебя перевести в нашу подшефную школу, – как-то задумчиво сказал он. – В тридцать вторую.
– В какую еще тридцать вторую? – неохотно спросил я.
– На Метростроевской, – терпеливо объяснил он. – Французская спецшкола, очень хорошая. Наша фабрика совсем рядом, мы над ними шефствуем, ремонт им делаем, лингафонный кабинет купили. В общем, отцы-благодетели, – засмеялся он. – Ну, так положено. Каждая фабрика шефствует над какой-то школой. Я буду к тебе заходить. Там тебя уж точно никто не тронет. Далеко, конечно, ездить будет, но утром я тебя смогу иногда на машине отвозить. Идет?
– Нет, не идет, – сказал я.
– Почему это? – удивился папа.
– Не хочу французский учить, – ответил я и отвернулся.
– Понятно, – сказал он. – Странный ты, Лева, ей-богу. Сдачи дать не можешь, а упрямый как черт.
Папа правильно меня понял. Я не хотел учиться в школе, где, как мне казалось, каждый будет на меня показывать пальцем – директорский сынок!
В результате папа перевел меня в школу рядом с Тишинским рынком. Около Белорусского вокзала. И я стал каждый день ездить туда на троллейбусе.
После той дурацкой истории вдруг выяснилось, что папа решил взяться за меня всерьез.
– Спортом надо заниматься! – коротко объяснил он мне свою педагогическую позицию. – Будем тебя в секцию записывать! Понял?
– А в какую секцию? – спросил я.
– Даже не знаю... – задумчиво сказал папа. – Староват ты уже для спорта, Лева!
– В каком это смысле? – неприятно удивился я.
– В прямом! – сказал папа и засмеялся.
Сначала мы поехали на двадцать третьем трамвае на Стадион юных пионеров.
Там мы долго шли через футбольное поле к манежу.
Внутри манежа мне понравилось. Там было светло, просторно, гулко и работали гимнасты. Мальчик висел на брусьях, в аккуратных белых чешках, в аккуратных белых лосинах, весь мускулистый и напряженный.
Мальчику было, наверное, лет восемь.
Другие такие же мальчики летали над козлом, отжимались по сто раз и хохотали в углу на матах.
Пахло здесь как-то тревожно.
Я сразу понял, что меня не возьмут.
– Понимаете, – взволнованно сказал папа, – я тоже когда-то занимался гимнастикой. У меня второй мужской
разряд был.
– Очень хорошо, – спокойно сказал тренер. – А мальчик где-нибудь занимался?
– Он долго болел, – сказал папа, опять волнуясь.
– Ничего не могу сделать, – сухо ответил тренер. И вдруг заорал: – Акопов! Я к тебе обращаюсь! Хватит ваньку валять!
Мне сразу расхотелось к нему в секцию.
Тренер вновь вежливо повернулся к нам.
– Ничего не могу сделать, – сказал он спокойно и веско. – У меня ребята уже разрядники. Для новичка он совсем слабоват. Попробуйте в акробатику.
– А что? – обрадовался папа. – Может, и правда, в акробатику?
– Вон они занимаются, – показал тренер рукой.
В дальнем углу шесть человек выстраивали пирамиду. Один растопырил колени, ему на каждое колено встало по толстенькой девушке, а на каждой девушке повисло по одному маленькому мальчику.
– Пойдем, пап! – попросил я тихо.
– Ты куда все-таки хочешь? – спросил он меня на улице.
– Никуда! – честно сказал я.
– Может, легкая атлетика? – с надеждой спросил папа. – Тут, говорят, легкая атлетика сильная. Прыжки с шестом. Бег с барьерами. Спортивная ходьба.
– Я в футбол хочу, – тихо попросил я.
– Это не спорт, – поморщился папа. – Просто беготня. Ты не сможешь, у тебя печень слабая. Тебе организм надо укреплять. Надо что-то другое.
Он взял меня за руку, как маленького, и повел прочь.
В мае мама безо всякого предупреждения привела меня на Шмитовский проезд, в общежитие института физкультуры.
Там, в маленьком спортзале возле боксерского ринга сидел старый человек со сломанным носом.
– Какой год? – резко спросил он меня.
Я сначала не понял, о чем он.
– Пятьдесят девятый, – робко сказала мама, недоверчиво оглядываясь.
Это был год моего рождения.
– Ладно, раздевайся, – лениво сказал старик со сломанным носом. – Вон там у нас раздевалка, из дверей налево. А вы, мама, здесь подождите пока.
Я со страхом вошел в раздевалку.
Два здоровых парня в одних трусах посмотрели на меня без интереса. Они устало и быстро разматывали бинты на руках.
Бинты были невероятной длины. И какие-то странные – желтоватые. А руки у них были такие красные, что я даже слегка испугался.
В раздевалке пахло потом. И еще...
Я никак не мог понять, чем тут еще пахнет. Там пахло кожей, пахло хлоркой из душа, пахло старыми железными шкафчиками.
Это был такой спокойный запах, что мне сразу захотелось лечь на плоскую жесткую банкетку и немного поспать.
Но спать я не мог. Меня ждал злой старик со сломанным носом.
– Давай побегай, – лениво сказал он.
Я медленно побежал вокруг ринга.
Старик стал скептически меня разглядывать.
– Да! – удрученно сказал он. – Вы его что, не кормите, что ли, совсем?