Музы и свиньи
Шрифт:
Отказываться нельзя: собеседник с дорогой душой. Да и советскому композитору надо быть поближе к народу!
Футбольные болельщики смакуют пиво с самогонкой и обсуждают турнирную таблицу чемпионата СССР. Очкастый интеллигент демонстрирует невероятную эрудицию: слова «хавбек», «офсайд», «корнер», «сухой лист» сыплются из него, словно из футбольного комментатора.
И тут случается катастрофа…
– А у нас в «Зените»… – начинает Шостакович и тут же прикусывает язык, потому как понимает, какую глупость сморозил.
Пролетарий отставляет пиво и недобро пялится на случайного знакомого. Начинается спор. Как и следует ожидать, спустя минуту фанат «Зенита» получает
– Ваши документы? – интересуется.
Паспорта у композитора с собой, естественно, нет – не проникся еще «белорусским порядком». То ли в правительственной гостинице «Беларусь» забыл, то ли в Клубе имени Дзержинского…
– Я – композитор Шостакович! – представляется композитор Шостакович.
– Ну и что? – передергивает плечами мент. – А я сержант Шмонов. Пошли в райотдел. Посмотрим, что ты за композитор.
Шостаковича под локоть приводят в ментуру. И сержант докладывает начальнику, что задержан некий антисоциальный элемент, хулиган, и вдобавок ко всему, алкоголик. Как это «не алкоголик»? Вы его, товарищ майор, сами понюхайте! Нажрался, мерзавец, до такой степени, что прилюдно валялся в грязи. Оскорблял своим внешним видом честь и достоинство советских граждан. Вот при Сталине его бы знаете, куда?
– А еще говорит, что он этот… архитектор! – брезгливо кривится сержант.
– Да не архитектор, а композитор! – доброжелательно поправляет Шостакович. – Вы что – «Ленинградскую симфонию» не слышали? Нет? Ну, тогда вот это: «Нас утро встречает прохладой, нас ветром встречает река. Кудрявая, что ж ты не рада веселому пенью гудка?» – скромным таким тенорком затягивает Дмитрий Дмитриевич. – «Песня о встречном». Слышали?
Начальник райотдела посматривает на правонарушителя подозрительно. Фамилию «Шостакович» он, конечно же, слышал. Когда срочную службу в Особлаге в 1948 году проходил, то на политинформации всему взводу «Правду» читали, Постановление ЦК ВКП (б) «Об опере «Великая дружба» Вано Мурадели». Там фамилия Шостаковича как раз и упоминалась. Антинародный композитор. Формалист. Автор ряда низкохудожественных произведений. Низкопоклонник перед Западом. Этот, как его… типа космонавта… Во, космополит!
– Я лауреат пяти Сталинских и одной Ленинской премии! – с достоинством напоминает Шостакович.
Милицейский начальник внимательно осматривает задержанного и недоверчиво кривится. На правонарушителе дешевое пальтишко с потеками свежей грязи. Шапка из неизвестного науке зверя. Очки с треснувшим стеклом. И смрад деревенского первака с «Жигулевским» на весь райотдел. Так лауреаты не выглядят. Видимо, какой-то инженеришка с Тракторного взял на грудь лишнего, вот его и переклинило.
Но ведь в жизни случается всякое… Как-то тоже выпившего интеллигента в очках отловили, так врал, что парторг скобяной мастерской. Выяснилось, что не врал.
Тут, безусловно, следует провести следственный эксперимент. Майор извлекает из-под стола фанерную гитару-шестиструнку, обклеенную красотками, вырезанными из журнала «Огонек».
– Так, с Майи Кришталинской или Эдиты Пьехи что-нибудь можешь сбацать? Нет? Так и не звезди! Компози-и-итор он. Шмонов, отведи его в камеру…
Шостакович томится в камере до вечера. И светят ему стандартные пятнадцать суток. Скандал. Репутация. Пятно на партбилете. А это означает, что ни про какую премьеру Тринадцатой симфонии в Минске и речи быть не может. К радости московских идеологов…
Теперь задержанный согласен на все: улыбаться ребяткам со стеклянными глазками,
Начальник райотдела уже собирается домой, когда на столе его звякает телефон. Наверное, жена-стервоза, всегда ведь в такое время звонит, караулит, чтобы под конец работы не нажрался.
– Але-е-е… – льстиво дышит в телефонную трубку майор.
– Примите телефонограмму из аппарата Центрального Комитета коммунистической партии БССР, – трибунальским металлом громыхает трубка. – В Минске бесследно исчез всемирно известный композитор Шостакович Дмитрий Дмитриевич. Не исключены провокации западных спецслужб. Дело на личном контроле товарища Мазурова. Всему личному составу минской милиции срочно отложить все дела и заняться поисками. Записывайте ориентировку…
И тут майор впервые понимает, что полная потеря гравитации случается не только с советскими космонавтами. Голос стремительно подбрасывает его к потолку, кувалдой лупит по ушам, по морде, в затылок, в грудь, в гениталии, под задницу, и также стремительно швыряет на пол. Правоохранитель с тихим застенчивым журчанием описивается. Прямо в мокрых штанах он бежит в камеру и выводит арестованного на волю. Счищает подсохшую грязь на его пальто, рассказывает о своей пламенной любви к лауреатам Сталинско-Ленинских премий, ко всем этим антинародным интеллигентам, формалистам и космополитам, обещает собственноручно пристрелить сержанта Шмонова из табельного «макарова», усаживает Шостаковича в милицейский «москвич» и везет в гостиницу «Беларусь»… …Премьера Тринадцатой симфонии прошла в Минске с ошеломительным успехом. Зал аплодировал стоя. Автора вызывали «на бис» раз пять. Правда, «Советская Белоруссия» традиционно облила гениального композитора грязью: мол, и симфония «так себе», и сам Шостакович «задачу партии и правительства не выполнил».
Впрочем, Дмитрий Дмитриевич, как человек интеллигентный, подобных газет не читал. А если бы и прочитал про себя такое – то не сильно бы и обиделся. Не любил он обсуждать свои произведения. Потому как в художественном развитии пошел куда далее, чем многочисленные коллеги, которые так и остались на следующей ступени эволюции после курицы-несушки.
В столицу советской Беларуси композитор Шостакович приезжал еще раз пять. И с концертами, и просто так. Однако и минский стадион «Динамо», и комплекс КГБ БССР на Ленинском проспекте обходил десятой дорогой…
Как стукач Белорусского симфонического оркестра изменил Родине
Советские граждане, как известно, делились на две основные категории: на тех, кто стучал, и тех, на кого стучали. Стукачи шифровались везде: от тюремных камер и до обкомовских кабинетов, от шахтерских бригад и до бомбардировочных экипажей. Даже в милиции и в прокуратуре – и то были свои стукачи.
Белорусский симфонический оркестр, естественно, не стал исключением. Разве можно, чтобы советский трудовой коллектив существовал без собственного информатора? Штат Большого симфонического оркестра – более ста человек. Все сплошь творческие и амбициозные личности, с утонченными вкусами и богемными привычками – а, значит, склонные к морально-бытовому разложению. Или, что куда хуже – к извращенному пониманию политики партии. Вот оркестровый сексот и отслеживал, кто из музыкантов почитывает диссидентскую литературу, кто рассказывает политические анекдоты, а кто просто злоупотребляет спиртным.