Музыка для Повелителя

Потёмкин Сергей

Глебу захотелось заткнуть уши:

— И это всё из-за «Грей Тауэра»?! Но Спиритлэнд с Близбором не враждовали…

— После таких шоу начнут, — заметил Дзиро.

— А за просмотром, — сострил Баюн, — все отвлекутся от лишних мыслей — например, о низких зарплатах.

Зеркало выключилось, и стало спокойнее — звеневшую там брань невозможно было слушать.

Глеб стал нервно мять халат: если на «Фабрике» это смотрели, то Наталья Марковна с ума сходит! А звонить ей нельзя — Азарин велел выключить

зерфон (и это был тот редкий случай, когда послушать его стоило). «Попрошу об этом Горо…» — решил Глеб, и тут тэнгу — лёгок на помине — вышел из ванной:

— Я забыл вам сказать, — положив что-то на стол, он взглянул на Глеба: — Это выпало из вашего кармана, когда я собрался стирать одежду. Извините, что не отдал сразу.

Подъехав к столу, Глеб увидел бирку для ЭНПД — кусок пластика с цифрами: кабинет, очередь, время.

— Надо же, — Глеб машинально её взял, — а я давно о ней забыл… Наверное, она пролежала в кармане со дня экзамена…

Но вид бирки внезапно заставил его умолкнуть.

В его мыслях что-то всплыло: ЭНПД, вопросы Каршина… «Есть ли память у глаз?»

Глеб вздрогнул — и уставился на тэнгу:

— Как я раньше не подумал…

— О чём? — удивился дух.

Но Глеб так разволновался, что не ответил — и даже чуть по лбу себя не стукнул.

Он же видел, как Хромов менял облик: тот превратился в Повелителя у него на глазах, а у глазной сетчатки есть память… И лишь три вида спиритусов могут её извлечь: пикси, сидхе и тэнгу.

Тэнгу!!!..

— Горо… — произнёс Глеб.

— Что?

— Ты ведь можешь извлекать увиденное?

Дзиро замер с кружкой у рта:

— Повелитель при нас перевоплощался…

— Ну да! — Глеб возбуждённо взмахнул биркой. — Это можно достать из глаз, сохранить, как на флешку, и загрузить в чаросеть! Тысячи людей увидят, кто ограбил «Грей Тауэр» на самом деле!

— Одно «но», — вставил Дзиро. — Нас долбанул огнетушитель, и лично я смотрел в пол.

— Зато я поднял голову, — Глеб прогнал образ Хромова с бегавшими под кожей «жуками». — Если это попадёт в чаросеть, Дею, Вадима Сергеевича и Монгола отпустят… Горо, так ты поможешь?

На лбу спиритуса проступили морщины. Отчего-то понурившись, он сказал:

— Нет. Извините, но я вынужден отказать.

— Но почему?.. — Глеб растерялся; радушие духа внушило ему уверенность, что тот во всём пойдёт им навстречу. — Ты ведь можешь помочь нам спасти законодержцев!

Тэнгу стал похож на дантиста, которого просят вырвать здоровый зуб.

— Во-первых, извлекать увиденное больно.

— Насколько больно? — испугался Глеб.

Спиритус указал на свои глаза — золотистые, с чёрными зрачками:

— Чтобы работать с сетчаткой, я должен воздействовать на всю вашу нервную систему; если этого не сделать, моя магия

будет отторгнута. А теперь представьте, что в каждый ваш нерв вонзили по иголке. Боль будет недолгой, но её я и врагу не пожелал бы.

Глеб представил — и содрогнулся. Но ещё представил Дею в наручниках… и Вадима Сергеевича… и Монгола…

И спросил:

— А во-вторых?

— Тебе первого мало? — вспылил Баюн.

Но Глеб не отводил взгляда от тэнгу. Тот мрачнел, хотя и так уже был хмурым:

— Когда я начну, ваша душа отделится от тела.

— Моя душа… что?.. — не поверил Глеб.

— Отделится от тела — на час или два. Вы точно хотите через это пройти?

* * *

Пока Глеб и Дзиро (а заодно и Баюн) наслаждались гостеприимством тэнгу, в другой части Спиритлэнда творилось нечто странное.

Дворняга с пакетом в зубах обежала лужу. Пакет она несла за ручки, задрав морду и осматриваясь; если бы кто-то её видел, то сразу решил бы, что эта собака ведёт себя не по-собачьи.

Прошмыгнув в проулок, пёс выскочил к реке, за которой были дома.

Их готовили к сносу, а жильцов расселили из-за дымившего рядом завода. В домах выбили окна, стены «украсили» граффити, двери исписали похабщиной. Лишь над одной осталась вывеска: «ПРИЮТ СВЯТОГО ЭДМУНДА», — гласила она.

Пробежав по мосту и оставив там следы грязных лап, пёс остановился у крыльца. Обошёл его, потоптался среди битой черепицы… и исчез, тотчас возникнув в коридоре без окон. Свет лампы падал на двери с облупившейся краской. В одну из них пёс ткнулся мордой, и дверь открылась.

— Ну наконец-то, — сказала Кали.

Глеб удивился бы, узнав, что ни она, ни Повелитель не покинули город; они покинут его скоро, но пока их убежищем был дом у реки.

Глаза пса мигнули жёлтым, выдав в нём спиритуса. Бросив пакет, он стал лисой:

— Здесь то, что вы просили.

Кали встала со стула. Свеча на столе (электричества в комнате не было) чуть не погасла: огонь съёжился, мрак загустел. Убранство комнаты подёрнулось им, словно прячась — и вновь проступило, как прикрытое вуалью лицо.

Старый линолеум. Комод, стулья, кровать. В углу игрушки: плюшевый медведь с изодранным брюхом, солдатик с оторванной рукой, пожарная машина, смятая так, будто её швыряли о стену.

На кровати спал Заур — он спал уже долго. Заур Левзин бодрствовал реже, чем другие дети… Впрочем, мало кто назвал бы его ребёнком.

Кали взглянула на гаснущую свечу, и под её взором огонь выпрямился, вернув в комнату свет. Дойдя до пакета, Кали взяла его, заглянула внутрь и вздохнула:

— Я просила солёные чипсы. «Хруст-бон» — неужели трудно запомнить?