Музыка души
Шрифт:
С того дня Петр решил заменить младшим братьям мать, которую они почти не помнили. Правда, педагог он был никудышный – с неровным и впечатлительным характером: бывало сердился не за дело, но и ласкал тоже не за дело. Однако всегда без слов давал чувствовать, что любит их и желает им только добра. И близнецы в ответ обожали его, всецело подчиняясь его авторитету.
Из двух братьев Петр больше любил Анатолия: он чаще ласкал его, охотнее гулял с ним, а когда не было места троим, брал с собой его, а не Модеста. Зато последнего ценил за любовь к музыке и, когда садился играть, а Моди
– Модя! На место!
Модест был безмерно счастлив и горд, что в поверенные восторгов старшего брата перед Моцартом брался он, а не Толя.
***
Стремясь почувствовать себя взрослым и самостоятельным, Петр съехал от отца на съемную квартиру. Небольшая, но уютная, она располагалась в том же доме несколькими этажами ниже. Его там навещала кухарка Чайковских Маврунька – поила крепчайшим кофе и болтала о покинувшей семью Александре, о чем он с удовольствием пересказывал сестре в письмах.
Жить рядом с отцом было удобно: не приходилось самому тратиться на пропитание, и можно было использовать жалование для других нужд. Деньги постоянно требовались на светские визиты, бесконечные увеселения, поездки в гости к многочисленным родственникам, ухаживания за девушками. А женским вниманием он обделен не был. К тому времени из худенького вечно взъерошенного мальчика Петр превратился в симпатичного юношу: приятные черты лица, темно-русые волосы, выгодно сочетавшиеся с большими голубыми глазами. Все его увлечения в этот период, как нарочно, звались Софьями. Петр сам забавлялся тем, как ему везет на это имя – даже сочинил стишок:
Сегодня я за чашкой кофе
Мечтал о тех, по ком вздыхал,
И поневоле имя Софья
Четыре раза сосчитал.
Случалось, безоблачная жизнь омрачалась неприятностями: на службе порой дела шли из рук вон плохо, деньги быстро заканчивались, а если к этому добавлялась какая-нибудь любовная неудача, Петр впадал чуть ли не в отчаяние. Впрочем, такие приступы никогда не длились долго: стоило пойти прогуляться по Невскому проспекту, как все печали отступали и рассеивались. Очень помогала и Александра, временами отправлявшая брату посылки, с большой деликатностью помогая ему выпутаться из затруднительного материального положения.
Одного не хватало Петру – исполнения мечты о поездке заграницу, которая представлялась ему пределом возможного блаженства. И вот – о, счастье! – такая возможность представилась. Один из многочисленных знакомых Чайковских инженер Василий Васильевич Писарев собирался по своим делам в Европу. Беда в том, что он не знал ни одного иностранного языка и нуждался в переводчике. Это-то место он и решил предложить Петру, на что тот ответил восторженным согласием. Ликованию его не было предела – наконец-то сбудется мечта!
В начале июля они выехали из Петербурга по Варшавской железной дороге. Момент пересечения границы показался Петру необычайно поэтичным и торжественным. Последний русский часовой громко крикнул путешественникам: «С Богом!» – и махнул рукой. Возникло чувство прикосновения к чему-то неизведанному и почти сказочному.
Однако первое впечатление от Европы разочаровало. Берлин показался грязным и неприветливым,
Гамбург немного исправил мнение Петра о Германии благодаря красивому виду из номера и множеству увеселений, среди которых особенно сильно его поразили балаганы, где он катался на деревянных лошадях и смотрел на пляски и гимнастические номера.
Антверпен опять разочаровал. В основном из-за того, что Писарев уехал по своим делам на заводы, оставив спутника в одиночестве, и тот маялся от скуки, не найдя в городе, чем себя занять.
Зато в Остенде Петру понравилось море, которое он всегда любил, и он с удовольствием много купался. К тому же там они познакомились с русской дамой, которая помогла справиться с начавшейся тоской по родине, и в компании которой путешественники отправились дальше.
В Лондоне Петр целые дни посвящал изучению города, и здесь было что посмотреть. Он посетил знаменитое Вестминстерское аббатство. Громадный собор в готическом стиле подавлял своим величием. Внутри же просторные залы с вытянутыми арками создавали ощущение устремленности ввысь. Шаги гулко отдавались под высокими сводами, и этот звук вызывал робость, желание ступать как можно тише, дабы не нарушать вековой покой аббатства.
Понравился Петру и Парламент, расположившийся на берегу Темзы. Но особенно яркое впечатление оставил Хрустальный дворец, построенный для Международной выставки. Расположенный на открытом месте, он был полностью построен из стекла, за исключением металлических опор. Внушительное здание с полукруглой крышей над каждым крылом красиво смотрелось снаружи, но еще прекраснее – изнутри, когда солнце светило сквозь стеклянные стены и крышу, заполняя все пространство переливающимися бликами. И рядом, и внутри дворца располагались великолепные фонтаны, внутренний двор украшали скульптуры. Кругом множество элегантных дам и джентльменов: это было любимейшее место прогулок английской знати.
Однако в целом Лондон не понравился дождливой погодой и отсутствием солнца, отчего становилось тоскливо и мрачно на душе.
Лучшим же городом показался Париж, который сразу и на всю жизнь завоевал симпатии Петра. Им повезло появиться там накануне именин Наполеона, которые праздновались с большим размахом. Город, встретивший фейерверками, парадами и иллюминациями стал ассоциироваться с вечным праздником. Кроме того, здесь Петр встретил Юферова, бывшего Сашиного ухажера, и кузину Лиду Ольховскую с мужем. Вдали от России он впервые начал осознавать всю степень своей любви к родным: с жадной радостью он выслушивал новости о семье и петербургских знакомых. Особенно же заботили его близнецы и предстоящие им экзамены в училище.
Шесть недель, проведенные в Париже, стали самыми приятными во всем путешествии. Скучать в этом городе было просто невозможно: стоило выйти на бульвар – и уже весело.
Ложкой дегтя стало разочарование в спутнике. Прежде представлявшийся добродушным балагуром Василий Васильевич оказался человеком крайне неприятным, высокомерным и эгоистичным. Его общество все больше тяготило Петра. И возвращение на родину он воспринял как избавление.
***
Модя с Толей поступили в Училище правоведения. Дома они теперь бывали только по выходным, зато уж эти дни Петр безраздельно посвящал им.