Музыка души
Шрифт:
Перепуганные родственники немедленно вызвали доктора, который посчитал его положение почти отчаянным.
– Вы на шаг от безумия, – мрачно объявил врач свой вердикт.
Он предписал полный покой, никаких ночных бдений, и через несколько дней Петр Ильич пришел в себя. Боязнь повторения болезни на всю жизнь отучила его от ночной работы. Сочинение пошло еще медленнее, и закончить симфонию за лето, как он надеялся, не удалось.
Воспользовавшись визитом Лели Апухтина, Петр Ильич вместе с ним посетил Валаам, чтобы отдохнуть и развеяться. Долгое путешествие, дикая суровая красота природы, сам монастырь произвели
На следующий день после приезда друзей произошло волнующее событие с послушником Кириллом. Он был единственным сыном богатого сибирского купца. Как выяснилось, из дома он сбежал, оставив письмо, что уходит в монастырь. Кирилл быстро завоевал любовь всей братии своей кротостью и глубокой верой.
Однако родители не смирились с исчезновением сына, бросились его искать, и вот, спустя семь месяцев, прибыли на Валаам. После обедни, на которой они увидели сына, отец бросился на колени, заклиная его вернуться домой. На шум собрались братия и паломники. Игумен пытался убедить отца, что его сын выбрал благой путь, впрочем, оставив право решения самому Кириллу. Вдруг зарыдала мать и тоже упала к ногам сына. Послушник, все это время стоявший молча, бледнел с каждой минутой, при виде слез матери тоже заплакал, опустился рядом, крепко обняв родителей. Но остался в монастыре.
Эта душераздирающая сцена сильно взволновала Петра Ильича, оставив в его душе глубокий след.
***
Перед отъездом в Москву Петр Ильич решил показать принесшую ему столько мучений симфонию своим учителям – Рубинштейну и Зарембе. Он надеялся, что они поддержат его и симфония будет исполнена в одном из собраний Русского музыкального общества в Петербурге. Однако его ждало страшное разочарование: симфония подверглась строгой и даже жесткой критике. Причем наибольшее неодобрение вызвали именно те места, которые самому Петру Ильичу нравились. Как ни велика была обида и горькое недоумение, он преклонился перед авторитетом профессоров и уехал в Москву, собираясь переделать симфонию.
Возвращение неожиданно принесло много радости. Петр Ильич и не подозревал, что успел так соскучиться по своим новым друзьям, к которым добавился перебравшийся сюда из Петербурга Герман Ларош.
С открытием консерватории жалование Петра Ильича увеличилось вдвое. Ему, неизбалованному в финансовом отношении, сто рублей в месяц казались настоящим богатством. Они с Рубинштейном переселились в здание консерватории – устроились во флигеле, сообщавшемся с классами внутренним ходом. Таким образом, не приходилось даже выходить на улицу, чтобы пойти на уроки. Столовался Петр Ильич, как и в прошлом году, у Альбрехта – и дешево, и вкусно. Жизнь наладилась и стабилизовалась.
Открытие консерватории, состоявшееся первого сентября, сопровождалось большими торжествами. После молебна в присутствии многих высоких гостей в зале нового помещения устроили обед, за которым говорилось множество речей. Выступил и Петр Ильич, преодолев свою обычную робость. Пожелав новорожденной консерватории тех же высот, каких успела достичь петербургская, он предложил тост за Антона Григорьевича Рубинштейна. Его речь всем понравилась, и тост был радостно поддержан.
Когда же дело дошло до музыки, Петр Ильич высказал предложение, что первым в новой консерватории должен прозвучать Глинка – величайший русский гений. А потому сам сыграл увертюру из «Руслана и Людмилы», что тоже было воспринято всеми присутствующими благосклонно. Затем
Занятия в консерватории предстояли нетрудные: всего восемь учеников и учениц в начальном классе. Старших классов пока не было, и количество недельных часов не превышало двадцати, что оставляло достаточно времени для сочинения. Почти сразу же по приезде в Москву Петр Ильич принялся за увертюру на датский гимн, которую заказал ему Рубинштейн по случаю бракосочетания наследника престола с датской принцессой Дагмарой. Увертюра должна была исполняться при посещении новобрачными Москвы.
Условий для работы на квартире Рубинштейна не было никаких: в ней собирались все консерваторские профессора, да и прочих посетителей хватало. Все они, не церемонясь, заглядывали к Петру Ильичу, постоянно отвлекая от работы. Поэтому он уходил из квартиры, предпочитая сочинять в трактирах, где днем бывало почти пусто и его никто не трогал. Особенно его любовью пользовался трактир «Великобритания» на Неглинной. Работал он столь усердно, что закончил увертюру раньше назначенного срока. В благодарность за посвящение наследник пожаловал его золотыми запонками с бирюзой.
Свободное время Петр Ильич чаще всего проводил у Кашкина, который недавно женился, и его дом стал одним из любимейших мест сбора профессоров консерватории. Молодая хозяйка удивительно умела создавать теплую непринужденную атмосферу. Сидели до восьми утра, когда горничная приносила самовар, и после прощального стакана расходились. В московской музыкальной среде Николая Дмитриевича ценили как критика: показать ему рукописную партитуру или рукописную критическую статью было для всех такой же потребностью, как советоваться с ним в частных житейских делах.
Близко Петр Ильич сошелся и с Юргенсоном, который начал издавать его первые произведения. Издателя и композитора скоро связала теплая дружба, и последний стал своим человеком в семье Петра Ивановича, подружился с его детьми и женой Софьей Ивановной.
Расширились дружеские связи среди профессоров консерватории и околомузыкального мира. Одним из самых значительных знакомств стала встреча с Владимиром Петровичем Бегичевым – начальником репертуара Московских императорских театров. Знаменитый красавец и герой романтической хроники города, он пользовался огромной популярностью. Его жена – Мария Васильевна Шиловская – имела славу превосходной салонной певицы. В их семью Петр Ильич попал по рекомендации Николая Григорьевича в качестве учителя музыки для Владимира – сына Марии Васильевны от первого брака. Четырнадцатилетний мальчик, слабый и болезненный, и потому сильно избалованный, был одарен феноменальными способностями к музыке.
Закончив увертюру, Петр Ильич тут же принялся за переделку симфонии: несмотря на обиду, мнение петербургских учителей оставалось важным для него. Однако и после переделки Петербург симфонию забраковал. Достойными исполнения были признаны только анданте и скерцо. Их успех был ниже среднего. Публика аплодировала, но автора не вызывала, а это для одного из первых появлений имени на афише равносильно провалу.
После столь холодного приема обида на учителей возросла, и Петр Ильич перестал добиваться признания своего таланта в Петербурге. Из почтительного ученика, робко представляющего на суд учителей свои произведения, он резко перешел к роли человека, перед которым они должны заискивать.