Музыка ножей
Шрифт:
— А кто тебя просит в это впутываться? Просто расскажи, что там было.
— Фигу. Это не мое дело.
Коган улыбается. Раз Кляйн уперся, его с места уже не сдвинешь. Вот и сейчас пытается сменить тему, спрашивает, где все остальные.
— Ринхарт пошел в бар, — рассеянно отвечает Тед. — Скоро придет. Доктор Ким чуть-чуть опоздает. Я с ним с утра созванивался.
Кляйн продолжает потягиваться, а Коган пытается представить, сколько же они с Триш времени провели, обсуждая его, Когана, безобразное поведение. Бедный Кляйн. Он, наверное, поначалу встал на сторону
Ну ничего. У Кляйна все всегда разложено по полочкам. Он так справляется со стрессом. Складывает разные кусочки жизни в разные отделения и не смешивает их. Если Кляйн говорит, что будет играть в теннис, значит, он уже вошел в соответствующий режим и отвлекаться не собирается. Сейчас самое время забыть о жене, оторваться с друзьями, повалять дурака и как следует пропотеть. А все остальное, в том числе и обида Триш на Когана, надежно заперто в другом ящике комода.
Коган снова поворачивается к пятому корту. Лиза и тренер собирают мячики для следующей игры. Кляйн, выполнявший наклоны, выпрямляется и замечает, куда — а вернее, на кого — смотрит Коган.
— Опа, — говорит Кляйн. — Ты гляди, какая рыбка! — Он делает несколько шагов вперед, стараясь разглядеть девушку. — Это кто?
— Это Ринхарта.
— Чего, правда, что ли? Та самая, которую он прячет ото всех? Боится, что она утечет?
— По-моему, он только и делает, что на нее жалуется. Значит, она ему нравится.
— Как думаешь, сколько ей?
— А что?
— Ты представляешь, я разучился различать. Вот если б она мне сказала, что ей двадцать два, — я бы ей так и поверил. И если бы сказала, что тридцать, — тоже. Кошмар какой, скажи? Я теперь только в десятилетиях ориентируюсь. У меня отец был такой же.
— А сколько ты хочешь, чтобы ей было?
— В смысле?
— Представь, что она доступна. Сколько ты хочешь, чтобы ей было? Какой, по-твоему, самый лучший возраст?
— А если я отвечу правильно, она мне достанется?
— Это ты с Носорожищем договаривайся. Я тут ни при чем.
Кляйн улыбается. Он любит абстрактные вопросы. Чем абстрактнее, тем лучше.
— Мне всегда нравилось число двадцать один, — говорит он. — Старший курс. Хороший год. Если подумать, я тогда в последний раз в своей жизни встречался с девочкой, которой был двадцать один год.
Кляйн рассказывал, что они с Триш познакомились в двадцать два, хотя ухаживать за ней он начал, когда ей было двадцать четыре.
— Ей, — Коган кивает на пятый корт, — скорее всего, столько и есть. Лет двадцать пять.
— Чем занимается? — спрашивает Кляйн.
— Продает абонементы в круглосуточный спортивный клуб.
— Я б, наверное, так не смог.
— Как? Абонементы продавать?
— Нет. Как Ринхарт. Я бы ее сюда не привел.
—
— Не знаю, — говорит Кляйн. — Я бы постеснялся.
— В этом вся прелесть Носорожища. Он себе такой имидж выработал, что теперь можно вообще ничего не стесняться. Наоборот, все были бы разочарованы, если бы он приперся с образованной интеллигентной женщиной. В этом часть его обаяния.
— А ты?
— Что — я?
— Ты какой имидж вырабатываешь? — В голосе Кляйна вдруг звучит некоторая враждебность.
— Я, знаешь ли, стараюсь по молоденьким ударять. Пока внешность позволяет и за соседним столиком не гадают, отец ты или «папик». Чем старше становишься, тем меньше у тебя шансов.
— Это точно, — вздыхает Кляйн.
— Но в целом я с тобой согласен: за последние года два у меня сформировалась репутация и я с ней не боролся, — следовательно, я выработал свой имидж.
Кляйн поднимает бровь.
— Слушай, я же не отпираюсь. В моей койке много женщин перебывало. Во всяком случае, много с точки зрения женатых друзей. Но я ведь не нарочно. Просто так получается. Я не планировал стать бабником.
— Но ты же пытался взять себя в руки, когда ходил на свидание с подругой Триш?
— Ничего я не пытался. Это ее и расстроило.
— Ты ее не трахнул.
— Пока нет.
Кляйн хохочет:
— То есть ты думаешь, что после всего случившегося у тебя еще есть шанс?
— Ну, мы же не дети. Я, конечно, понимаю, вы с Триш уже давно позабыли, каково это — жить одному, но мы же взрослые люди! Мы же знаем, что с возрастом с человеком черт-те что происходит. Начинаешь думать, как же это все сложилось. Сидишь в автобусе и пережевываешь, копаешься сам в себе. Лежишь на дорогой кровати и дорогих простынях, смотришь сериал, а в перерывах на рекламу пытаешься представить свое будущее. Вчера тебе казалось, что ты ни за что такого не сделаешь. А сегодня думаешь — а чего бы и нет? Никто не умер. Машина никого не переехала. Раком никто не болен. Так чего париться-то?
Кляйн молчит. Просто слышно, как у него в мозгу колесики крутятся, переваривая и анализируя полученную информацию. Ну не может Кляйн увидеть всю картину сразу и не разложить ее на составные части. Нет, он обязательно все сломает и посмотрит, из чего оно сделано. А потом ненужные детали отложит, а нужные пустит в дело.
— Ага, — говорит Кляйн. — Я понял. Так что, ты ей позвонишь или будешь ждать, пока она сама проклюнется?
Джим ведет Мэддена на третий этаж.
— Как она была одета? Да я и не помню, честно говоря, — вполголоса рассказывает парень. — Точно не как моя сестрица. Но как-то красиво. И макияж. Я не ожидал.
Кажется, на ней была черная юбка до колен и цветастая рубашка, с трудом припоминает Джим.
— Она сильно напилась? — Инспектор тоже старается говорить тихо.
— Да вроде несильно. Такого, чтоб спотыкаться и двух слов не связать, нет, такого не было.
— Но она была пьяна?
— Да.