Музыка ножей

Карной Дэвид

Арбитр поднимает руку. Питчер готовится подавать.

Как Мэдден любит эти мгновения! Виду не показывает, но наслаждается каждым движением. Какая мощь в этом броске! Мэдден улыбается после каждого иннинга. Улыбается, когда к нему подходят другие родители и хвалят его сына. И все же, как правило, он просто молча наблюдает за игрой, сунув руки в карманы, и старается сохранять непроницаемое выражение лица. Ему около шестидесяти. Худощавый. Маленькая голова, редеющие седые волосы, которые он аккуратно зачесывает назад.

Аккуратные усики.

Много лет назад, мальчишкой, он вот так же стоял у скамеек болельщиков. А сам играть не мог. До сих пор тяжело об этом вспоминать. Полиомиелит. Теперь одна нога у него короче другой и стопа совсем не слушается. В школе его все дразнили Хромоногом.

Он четырнадцать лет вкалывал, пока не дослужился до инспектора сыскной полиции. Всего четырнадцать, как он любит говорить. Нет, он не озлобился за эти годы. Наоборот, трудности его закалили. Он лучше подготовлен и знает куда больше, чем любой из его сослуживцев. И первым делом Мэдден постарался привить сыну свое отношение к работе.

Когда бейсбольный сезон заканчивается, они с сыном смотрят записи игр высшей лиги, а потом едут за город и сын подает ему мячи. Беда только, что Мэдден — плохой кетчер. Чуть-чуть влево или вправо — и он уже не может поймать мяч. Генри очень расстраивается и смущается, когда видит, как отец неловко ковыляет по полю. Тупит, короче.

— Я и без тебя знаю, что я нескладный. А ты подавай так, чтобы мне не надо было скакать за мячом.

И тренировки не прошли даром. Теперь сын подает так, что кетчеру даже на сантиметр отодвигаться не приходится. После каждого аута Генри оглядывается на отца, и тот одобрительно кивает. Ничего не говорит, даже не улыбается, просто кивает. И вдруг в середине третьего иннинга у Мэддена пищит пейджер.

Инспектор морщится. Джефф Биллингс, коллега из отдела. Мэдден достает мобильник и набирает номер.

— Что стряслось? — спрашивает он, когда Биллингс снимает трубку.

— Ты сейчас где?

— На бейсболе. У меня пацан играет. Сегодня чемпионат открывается.

— Тебя Пит ищет. (Пит — это их начальник, главный инспектор Пит Пасторини.) Ты чего трубку не берешь?

— Не хотел отвлекаться.

— О как.

— Вот так вот.

— Короче, ему пару часов назад позвонил кто-то из прокуратуры, и он потащился с кем-то разговаривать.

— С кем?

— Да там родители какие-то, говорят, их девчонку врач изнасиловал.

У Мэддена сразу же пересыхает в горле. Сердце пропускает удар. Вот так всегда. Стоит ему только услышать, что в деле замешан врач. И ничего тут не поделать. А хуже всего, что и про это Биллингс знает. Сердце стучит все чаще. Мэдден делает глубокий вдох и поворачивается к полю. Еще одна подача. Генри не дал сегодня отбить ни одной. «Вот черт, — думает Мэдден. — Ну почему обязательно сегодня? Почему сейчас?»

— Так ты ж дежурный, — говорит он Биллингсу. —

Чего ты это дело не взял?

Теоретически на дежурстве вся их смена. На практике они договорились, что каждый дежурит в определенные часы выходного дня. Так хоть кто-то будет трезвым и явится вовремя, когда поступит срочный вызов.

— Шеф хочет, чтобы ты приехал, Хэнк. — Биллингс умеет скрывать свои чувства. Он завидует Мэддену, но виду не показывает. Слышно только, что он немного раздражен. — Не спрашивай почему, я все равно не знаю. Но очень хочет.

Если шеф затребовал его, значит, дело серьезное. Значит, Биллингс, с его точки зрения, слишком зелен, чтобы этим заниматься.

— Ладно, — говорит Мэдден. — Куда ехать-то?

3

Раздели воды Красного моря

10 ноября 2006 года, 12.34

Коган вышел из операционной.

— Доктор Ким, позвольте вас поздравить, — сказал он. — Если из вас не выйдет толкового хирурга, вы вполне можете податься в портные.

— Вы не поверите, — ответил Ким, который зашивал разрез, — я сам об этом подумываю.

Коган подошел к раковине, снял маску, с трудом стащил резиновые перчатки и сбросил хирургический халат. Руки и лицо нужно было помыть сначала горячей, а потом холодной водой. Закончив, Коган внимательно изучил свои туфли и оттер оставшиеся на них капельки крови бумажным полотенцем. Он всегда так делал, если предстояла встреча с родственниками пациента.

— Они в коридоре ждут, — сказала ему дежурная сестра Джули, женщина лет тридцати, необыкновенно красивая, но унаследовавшая от отца короткие, «страхолюдные», как она сама выражалась, ноги. — Оба, отец и мать.

В такой поздний час на этаже почти никого не было. Только основной костяк команды.

— Страховка у нее есть? — спросил Коган.

— Да, ее страховку компания отца оплачивает.

— Слушай, а у тебя случайно этих твоих пакетиков травяного чая не осталось?

Джули улыбнулась:

— А что мне за это будет?

— У меня печенье есть.

— Какое?

— Домашнее. С шоколадной крошкой. Помнишь О’Даера? Ну, того, что подрался вчера ночью? Это меня его жена подкупить пыталась.

Джули задумалась, потом заглянула в ящик стола и сказала:

— Повезло тебе, Коган. Абрикосовый будешь?

— Буду. Я сейчас.

Он нажал на кнопку, открывающую дверь операционного блока, вышел в коридор и подошел к паре, сидевшей на ободранном диванчике с виниловой обивкой.

— Мистер и миссис Кройтер?

Они взволнованно вскочили.

— Это мы.

— Здравствуйте, я доктор Тед Коган. Хирург. Давайте присядем.

Эти двое, наверное, могли бы и стоя поговорить, но вот Когану очень хотелось сесть. Последние два с половиной часа он провел на ногах.